История династии Сфорца

Союзники решили воспрепятствовать отступлению французов и, если представится такая возможность, взять в плен самого Карла, который, лишившись поддержки Милана, оказался теперь в весьма опасном положении. Главнокомандующим был назначен Джан Франческо Гонзага, прежде возглавлявший наиболее подготовленные и хорошо экипированные венецианские военные силы. Его войска заняли позиции в Форново, в самом узком участке долины Таро в районе Пармы. Они ничем не помешали Карлу VIII захватить Понтремоли, тем самым дав французам возможность выдвинуться вперед. Желающие узнать подробности этой кампании могут обратиться к Корио или еще лучше к Делаборду. Боевые действия начались с того, что легкая конница (стратиоты) атаковала передовые отряды французов. В соответствии с обычаем, эти всадники вернулись с головами убитых ими противников на своих пиках. За каждую голову им выплачивали по дукату. Этот обычай имел и свои недостатки. Когда их кошельки были пусты, в дело часто шли головы случайно повстречавшихся им крестьян. Французов было не более десяти тысяч. Они испытывали недостаток в продовольствии и воде, изнывая от июльского зноя, но обладали хорошими навыками ведения войны (вскоре они показали свою доблесть в великие дни сражений французских рыцарей с испанцами), что давало им значительное преимущество над итальянцами, чьи боевые качества были давно утрачены благодаря сложившейся системе призыва наемников. Кроме того, французы были сплочены единой целью. Они понимали, что победа является для них единственным шансом на спасение. Тем утром шестого июля и сам король Карл проявил свои лучшие качества. Коммин восторгался тем, с какой энергией и вдохновением тот руководил своими войсками (столь мало напоминая самого себя); он был твердо уверен в предсказании Савонаролы[49], обещавшем ему победу.

Итальянцев насчитывалось около тридцати тысяч, но их войско обладало всеми недостатками, присущими армиям, не воспламененным единым национальным духом и раздираемым подозрениями и завистью. Карл предпринял несколько попыток договориться с противником, чтобы его пропустили, но тщетно. Пытаясь выбраться из ущелья на открытую местность, французы стали переправляться на другой берег реки Таро, и в этот момент хлынул сильнейший ливень с громом, раскаты которого эхом отдавались в горах, заглушая артиллерийские залпы. Уровень воды в реке быстро поднимался, и когда Гонзага попытался форсировать ее, он был вынужден начать переправу гораздо выше по течению, чем изначально планировал. Таким образом, его главная атака оказалась направлена не в центр французских войск, а в их тылы. В этой битве, по свидетельству Корио, показав великий пример личной отваги, он проявил себя скорее как солдат, чем как командующий: конь под ним был убит, из-за чего ему пришлось на время покинуть поле сражения. Чтобы усилить боевой дух войск, венецианцы обещали своим солдатам, что их добычей станут все богатства Неаполитанского Королевства. Легковооруженные всадники, которые обычно были лучшими в бою, размещались на вершинах холмов (Корио сравнивает их с орлами, парящими над своей жертвой), получив приказ дожидаться момента, когда ряды противника дрогнут, и тогда начинать атаку. Но они опасались, что другие отряды первыми доберутся до вражеского обоза и заберут все самое лучшее из добычи. В итоге они начали атаку раньше времени и сразу же занялись грабежом, нисколько не думая о продолжающейся битве.

Пытаясь обезглавить противника, граф Галеаццо атаковал французский авангард, но его усилия оказалась недостаточно эффективны, и эти атаки безнадежно провалились. Его отряды сразу же попадали под обстрел французской артиллерии, хотя та едва ли могла нанести им значительный урон. Впоследствии говорили, что он действовал в соответствии с приказом Людовико: тот, с одной стороны, опасался, что полная победа союзников приведет к чрезмерному усилению его опасных соседей венецианцев; с другой стороны, он не хотел быть причастен к поражению короля Карла, надеясь сохранить возможность примирения с ним. Но хотя такого рода политика была типична как для самого Людовико, так и для его деда Филиппо Мария Висконти и могла бы вызывать только восторг у итальянских дипломатов того времени, у нас нет прямых доказательств того, что он прибегнул к ней в данном случае.