История доллара

В 1861 году Лафайет Бейкер, первый секретный агент Америки, приступил к операции против сецесеионистов. Часто работая под прикрытием, он создал костяк организации, которая после войны превратится в Секретную службу США, официально основанную в 1865 году для обеспечения личной безопасности президента и неприкосновенности доллара. Бейкер был прекрасным наездником и, если верить его друзьям, лучшим стрелком на всем Севере. Он прибыл прямиком в дом генерала Уинфилда Скотта[96] одним прыжком преодолевая две ступеньки; босоногий негр проводил его в генеральский кабинет. В коридоре все еще клубилась, оседая, дорожная пыль с сапог Бейкера.

«Юноша, — сказал ему генерал Скотт, поигрывая золотыми двойными орлами в кармане жилета, — если вы обладаете здравым суждением и благоразумием, то можете сослужить большую службу стране». Месяц спустя Лафайет Бейкер лежал неподвижно в пыли, ощущая сладость от того, что он вновь на территории Союза, а у его ног лениво журчала вода. Руки и ноги обессилели, в голове пустота. В кармане лежавшего на берегу реки Бейкера были с огромным трудом добытые данные о численности армии южан.

Бейкера схватили в пятидесяти милях позади позиций мятежников и доставили прямиком к «главарю мятежников», Джефферсону Дэвису — президенту Конфедерации в Ричмонд. Вымышленным именем Бейкера было имя человека, однажды встреченного им в Калифорнии: Самюэль Менсон из Ноксвилла, штат Теннесси, на Юге оказался по делам бизнеса. Джеф Дэвис отправил адъютантов найти кого-нибудь из Ноксвилла.

Он сидел за столом над какими-то бумагами, когда вошел вестовой с чьей-то визитной карточкой на подносе. Бейкер знаком остановил вестового, прочел имя на карточке и вернул визитку обратно на поднос. Мгновение спустя Дэвис поднял голову, чтобы получить визитку, и попросил пригласить ее обладателя.

Бейкер сразу обрадовался, узнав его.

«Ба! Как поживаешь, Брок?» — воскликнул он, соскочив со стула и горячо пожимая руку приятеля.

Брок выглядел удивленным, но вскоре подумал, что помнит юного Менсона, пусть и изменившегося, разумеется, после лет, проведенных в Калифорнии.

Лафайет Бейкер был уроженцем американского запада, как и Менсон. Одним из его предков был Ремембер Бейкер, один из парней с Зеленых гор, выведших Вермонт из подчинения в последние годы колониального управления. Отец Лафайета, еще один Ремембер, увез семью в начале 1820-х в Мичиган, где Лафайета научили отличать дурное от хорошего (разница в Мичигане была разительна). В свою очередь, он сам пустился на крайний запад, в Калифорнию. Великан среди этих чахлых простаков-европейцев, жуликов с непроницаемыми лицами и бродяг, следовавших вместе с ним, Бейкер был всегда скор — возможно, слишком скор — на суд и расправу. У них был удивленный вид, когда он ломал им носы и разбивал в кровь лица: почти такой же удивленный, как и у их жертв. Усталые ирландцы, важные и отчаянные янки, иммигранты из Центральной Европы, непонятно бормотавшие на своем языке, беглые негры-рабы: все эти двуногие были полны надежды и беспомощны. Однажды паромщик стал грозить выкинуть за борт ребенка, если пассажиры не заплатят вдвое. Бейкер просто его пристрелил.

В Калифорнии Бейкер присоединился к «бдительным», самозваным защитникам правопорядка, вершившим на пограничье жестокий суд, и занялся бизнесом: он находился на Восточном побережье, когда разразилась война. Он быстро явился исполнить свой долг. «Здравое суждение и благоразумие, — сказал ему старый генерал Скотт. — Удачи в Диксиленде, юноша».

УИНФИЛД скотт славился запоздалостью своих решений и некомпетентностью, поэтому удивительно, что он использовал такое свежее словечко, как «дикси». «Всякому, чьим единственным желанием является разбогатеть и прожить короткую, но веселую жизнь, я без колебаний рекомендовал бы Новый Орлеан», — писал Фирон в 1819 году. Товары со всего американского запада сплавлялось вниз по Миссисипи в Новый Орлеан, и деньги просачивались через этот город, кружа вокруг домов в старом французском квартале, словно декоративное литье; текли, будто патока, испаряясь на полуденном зное. В 1816 году один француз обнаружил город «наводненным столь грязными и отвратительными бумажными банкнотами, что едва можно было преодолеть брезгливость, чтобы взять их в руки. Изображение было едва различимо на купюрах в один, два или четыре эскалина. а их ветхость была такова, что их приходилось сшивать из трех или четырех кусков. Считать эти жалкие обрывки за деньги частенько казалось дурной шуткой». Он винил в появлении здесь бумажных денег американцев, «которые выстроили несколько убогих красных домов с окнами, словно гильотины».