История довоенного Донбасса в символах. Точки

Две пары глаз вперились в лицо Егора, словно действительно надеясь поймать его на закононарушении в буквальном смысле слова.

– А стараться будете? – поинтересовался Егор.

– Конечно, будем! – бодро отозвался Егор. – Иначе никак не умеем!

– Все бумаги. За последние четыре года, – отчеканил Климов.

– Лучше за пять, – вставил Блинов.

– За четыре, – с нажимом повторил Климов, и первым покинул кабинет.

– Лучше всё-таки – за пять, – мягко сказал Блинов. – Не все ведь в нашем городе такие принципиальные. Без мозгов человека оставить – это тебе не…

– До свидания, – перебил его Егор.

Телефонный звонок, последовавший сразу же за его репликой получился спасительным. После удаления членов из опережающего слоя, Егор с удивлением обнаружил, что испуга не испытывает совершенно.

Беспокоило другое.

В суете, начатой им самим накануне, и незавершенной днём сегодняшним, из памяти Егора едва не выскочил эпизод, который хорошо подошёл бы для мыльной оперы, в том месте, когда нужно показать, выпятить положительного персонажа.

Заняв чьё-то место на автостоянке, Егор не спешил покидать автомобиль, задумчиво смотрел на осеннюю спешащую улицу. Нищего бомжа-старика он заметил боковым зрением, и забыл бы о нём вовсе, если бы тот, поднимая с влажного тротуара окурок, не шлёпнулся на пятую точку не сумев использовать как опору корявую, но крепкую трость. Упал он с какими-то клоунскими движениями; если бы не его очевидная немощность, можно было бы подразумевать лукавство, вызывающую жалость у прохожих; собственно, на этом и построена наука попрошайничества.

Подняться на ноги самостоятельно старик не смог. Драгоценный окурок был забыт. Всё сознание бомжа сконцентрировалось на элементарном человеческом действии: подняться на ноги, а он не мог сделать этого, даже с помощью со стороны, – потому что она отсутствовала, как таковая.

«Как каковая?», – подумал Егор, и выбрался из автомобиля.

Предплечье старика, даже через драное пальто, было противным и тёплым. В следующую секунду трехсантиметровые ногти вцепились подмышку Егору (он едва не вскрикнул от боли, до сих пор чувствовал кощееву хватку)…

На запястье бомжа были часы. То есть это тогда Егор подумал, что часы, не более четверти всего циферблата выглядывало из-под засаленного манжета, но сейчас, в своём кабинете Егор был уверен, что бомж носил на руке компас, или какой-нибудь курвиметр, наручные часы, пусть даже командирские, или офицерские, или генеральские – наручные часы просто не могут быть такими огромными…

…Сияющий, одетый с иголочки Антон плавно засветился в офисе, многозначительно и ловко просунув впереди себя букет душистых хризантем.

– Это мне? – спросил Егор.

– Размечтался. Психотерапевту.

– А-а. Ты только что пришёл?

– Ну да. А что? – Антон не замечал выражения на лице подстрекателя к самоубийству, критически изучал букет.

– Да ничего. Ты мне вечером будешь нужен, – многозначительно произнёс Егор. Он обнаружил, что верит пальцами ручку, прежде терзаемую Блиновым; отбросил её с раздражением.

– А Анжелка будет? – капризно спросил Антон.

– Как хочешь.

– Хочу. И психотерапевта тоже хочу.

– Она психоаналитик, – сказал Егор. – Нет, она левая…

– Правильно, маленькая ещё, подождём, пока дозреет, – согласился Антон, и отправился на прием к «психотерапевту».

Кстати, Антон произносит не без иронии: «психотерапэвт». Ещё Егор вспомнил, что тот не носит часов.

При чём здесь часы, в сотый раз спрашивал он сам себя. До сих пор болела рука, там, где вцепился мёртвой хваткой сердитый и беспомощный бомж, но уже в следующую минуту Егор наступил на решётку у бордюра, дрожащую метрполитеновой дрожью, и перестал растирать подмышку, а в памяти остался непривычно огромная четверть циферблата. Не об этом, думать сейчас нужно совершенно о другом, и не об ушедшей, то ли в запой, то ли в депрессию, то ли и в то, и в другое разом вечной невесте Ирине Башкировой. Внезапно удалившийся из повседневной жизни директор магазина стройматериалов сумел достать Егора из мира потустороннего, способом неожиданным и ловким – как вот если в драке, падая, успеваешь нанести противнику лёгкое, но болезненное увечье.

Блинов и Климов – это посерьёзнее револьвера с одним патроном в барабане. Наоборот – весь барабан забит до отказа, пули уже выпущены. Можно увернуться, а можно принять в своё тело свинцовую тяжесть.

Возможно, Егор именно так и поступил бы, если бы не знал: всё это не смертельно, Блинов да Климов. Всё равно, предстоящая возня с документами выглядела настолько трусливо, что вызывала у Егора отвращение к самому себе…

Хризантемы отлетели на подоконник. Антон остановился под лампой дневного освещения – как под гильотиной.

– Абзац, – произнёс он, как будто продолжая диктовку делового письма.

– Она девственница? – равнодушно предположил Егор.

– Хуже.

– Куда хуже?

– Она лесбиянка, – мрачно сообщил Антон. – Цветов не взяла. «Вам часто приходится делать подарки без всякого повода?» – передразнил он. – Как может лесбиянка работать психотерапевтом?! – негодующе воскликнул Антон.

– Она психоаналитик, – автоматически исправил Егор.