История довоенного Донбасса в символах. Точки

Аня так испугалась, что записала в блокнот: «Пистолет».

Трое остальных обсуждальщиков, никакого участия в прениях не принимавшие, чужих идей не поддерживавшие и своих не предлагавшие, при виде оружия активизировались молниеносно.

Бродский успел выстрелить только один раз, после ему пришлось сопротивляться рукопашному нападению. Пистолет у него отняли, при чём вся возня происходила у ног окаменевшей секретарши.

Потом Артур, невесело усмехаясь, сказал: «Борьба у ног за руку девушки».

Артур, кстати, был единственным, кто знал об изобразительных достижениях Ани, но распространяться об этом не спешил, или забывал, вспомнил только когда потребовался художник. Потом вспомнил, что Анюта не знакома с рисованием на компьютере, и вопрос отпал, совсем не так, как опадают листья с деревьев, а с гулким треском, так, что все заметили и молчаливо потребовали предъявить подтверждение своей первой специальности.

Вот так однажды Аня принесла на работу свою картину, которая называлась «Домик у моря»…

На самом деле картина никак не называлась. Аня ненавидела давать картинам названия, ей всегда хотелось, чтобы каждый из зрителей давал картинам свои имена, но, по словам одного богемного представителя, для того чтобы приучить к этому весь художественный мир, необходимо стать для начала (сами вставьте имя известного художника), а потом, если получится – кем-то посолиднее, например –талантливым художником.

С другой стороны – как же тогда отличать картины одну от другой?

По номерам?

Весь отряд собрался тогда вокруг стола Ани, созванный кличем Артура: «Анюта полотно принесла!»

Они смотрели на картину, Аня смотрела на них, сжав и колени, и губы, и ладони между коленями. Никто из них не проронил и слова, также молча разбрелись по своим углам.

Бродский задержался. Редкий случай – он вынул руки из карманов, для того чтобы взять картину в обыкновенной деревянной рамке. Морщась, как будто от зубной боли, он смотрел на «Домик у моря».

Поставив картину ребром на стол, изображением к себе, Гена спросил:

– А ты можешь нарисовать детский смех?..

III

Анюта родилась и выросла в микрорайоне «Текстильщик», который не сразу стал частью большого города, долгое время был автономным посёлком, потом – пригородом, потом – отдаленным районом. Говорили, что здесь когда-то был аэродром. Она помнила, как неуклюже появились асфальтовые дороги там, где они совсем не были нужны, как рассекли небо троллейбусные троллеи и странные знаки на столбах обозначали места их остановок.

Несмотря на все эти признаки цивилизации, отдалённый район остался отдалённым районом. Выбираясь в центр, жители Пролетарского района старались обходиться без наименования своего местожительства, уклончиво называя культурные объекты: девятнадцатая шахта, кафе «Арка», гастроном «Текстильщик». Потому что если с «Текстиля», – значит, вырос среди уголовников и наркоманов.

Пролетарский посёлок создавался на бывших зэках, мотавших срока на близлежащей зоне; их вербовали в шахтёры, на судимость закрывали глаза. Зону потом закрыли, сравняли с землёй, но убеждение, что, если не сидел – значит не мужик, осталось и поныне. Фундаментом лёг это неписаный закон, за остальным дело не стало: если не выпил – значит не пацан, если целка – значит не баба, если двоим сразу не дала – значит не своя.

Семья для вора – слабое место, не было крепких семей. Резали друг друга из-за баб, резали баб из-за друзей, детей резали, из-за друзей и из-за баб. И страшно не то, что резали, а что дети всё это видели, порой принимали в этом участие, поколение за поколением нанизывался единственный известный образ жизни.

Советские волейбольные секции не изменили ситуации; менты жирели на взятках, сажали, кого придётся, круг замыкался, начинался вновь, оставался кругом, – и где-то в нём, пусть не в центре, но в его пределах появилась девочка Аня.

Казалось бы: теперь-то всё должно было измениться, но зарезали деда Анюты, ссученного вора, решившего кровью смыть свою вину перед родиной, зарезали ни за что, в пивбарной драке, хотели орден отобрать – не дал; родного отца посадили, как вышел – зарезал отчима, посадили вновь, – это ведь круг, на самом деле он никогда не закачивается и не разрывается…