История довоенного Донбасса в символах. Точки

Она не то чтобы не верила в возможность новой встречи с черно-белым мужчиной – просто не могла себе представить, что он делал и во что превратился за всё то время, пока, она росла, училась и стремилась стать художницей.

Поэтому, когда ей была предъявлена новая, улучшенная, омоложенная копия версия того мужчины, Аня застыла – точь-в-точь как тогда возле книжного магазина.

Не было только догорающего окурка у её ног…

II

– Так теплее?

– Он ещё не нагрелся

– Он тут уже полчаса стоит.

– Всё равно не нагрелся.

– За полчаса?

– За полчаса, – подтвердила Аня и встретила привычно раздраженный взгляд Гены Бродского. Такого же чужого для нее, как и все остальные в этом странном месте, на шестом этаже административного здания.

Совковые администраторы деликатно удалились, безропотно уступив место предприимчивым коммерсантам. Кажется, Бродский только сейчас заметил, что, устанавливая обогреватель у ног секретарши, нашёл опору для своей руки на её коленке. Аня пережила этот момент довольно спокойно, он же церемонно завёл руку за спину, выпрямился. В таком положении Гена был похож на вышедшего для поклона американского актёра театра, но без поклона он ловко обогнул девушку, сидевшую на стуле, и вышел вон со словами: «Нагреется – позовёшь».

Звать его Аня не собиралась, даже если обогреватель вспыхнул бы ведьминым пламенем.

Словно возражая Бродскому, драматургической подменой, в приёмную вплыл Рома, пытающийся разобраться в ворохе бумаг.

– Аня, вот это… это… это (он выкладывал на её стол листы, выдергивая их из веера в своей руке)…

Не сказав ни слова, Аня отняла у него веер, наградив Рому строгим учительским взглядом, хотя, как и Бродский, он был старше её на несколько лет.

– Ну, короче, всё, – сказал Рома, озабочено морща лоб. – Или не всё…

– Я наберу весь текст, – нейтральным тоном произнесла она.

Помаявшись ещё немного у её стола, Рома нашёл спасение в обогревателе:

– Как – греет? Теперь не холодно?

– Не холодно…

Иногда ей казалось, что Рома конкурирует с Бродским из-за внешности. Оба были смазливы, как отштампованные фотомодели, странно, что до сих пор не успели засветиться в каких-нибудь рекламных роликах; но, если Рома всеми силами пытался показать, что нисколько не берёт во внимание ни свою смазливость, ни угрюмое обаяние Бродского (и это ему не удавалось), Гена действительно был равнодушен к внешним данным кого бы то ни было вообще.

Между собой они грызлись коротко и безрезультатно, Ане не стоило особых усилий разнять их. Когда директор распорядился перенести в приёмную обогреватель, Гена и Рома удивительно дружно и быстро перетащили обогревательский предмет к Анюте в приёмную, но в прениях, где его установить коллеги заняли полярно противоположные позиции.

Аня сказала: «Почему бы вам не спросить у меня?» – и оба смолкли. Обогреватель для секретарши – это не тот уровень, где стоило ломать копья. Впереди был выход на другой уровень, огнеопасный и огнестрельный. На нём Аня не смогла разрешить ситуацию одной фразой, поскольку не до конца понимала смысл деятельности конторы, куда её приняли на работу, благодаря странному порочному везению, обладавшему эхом поведения старшей сестры.

Чем-то новый уровень напоминал Анюте собрания анонимных алкоголиков в импортных сериалах, с единственной разницей: там не было секретарши, человека, который записывает весь тот бред, что произносили вслух пятеро людей, вместе с Геной и Ромой.

В самом начале своего трудового стажа Аня послушно и трепетно записывала всё подряд, после с трудом расшифровывая собственные каракули, беспомощно кусая губы, отгоняя мысли о том, что недовольны, она их не устраивает, её выгонят, уволят к чёртовой бабушке, или, как говорил директор, «к едрене фене».

Прошло три месяца – и Аня поняла: то, что со стороны кажется бредом, на самом деле бред и есть, лишь тысячная, если не миллионная доля пойдёт в дело, будет стоить каких-то денег, выплаченных удовлетворённым заказчиком за телезрительское рекламное раздражение…

– Почему компот? – произнёс Гена и, хотя на кудрявого Рому он не смотрел и краем глаза, было ясно, для кого предназначалась реплика, потому что до этого Рома соловьём заливался о перспективах компотной конторы.

В блокноте Аня записала: «Компот».

– Я так считаю, – сказал Рома, упрямо выставил подбородок, словно предлагая Гене гладко его выбрить.

Поскольку Гена молчал, и брить никого не собирался, Рома продолжил:

– Толпа увидит компот и сразу всё поймёт…

– Ни фига толпа не поймёт, – перебил его Бродский. Несмотря на духоту в офисе, пальто он не снял, сбросил его небрежно с плеч, развалясь на стуле. Пожалуй, своей позой он проявлял пренебрежения к Роме значительно больше, чем словами.

– Ты в прошлый раз вообще сказал «клизма» – начал заводиться Ромочка. – Сказал если «клизма», значит «жопа», а жопу все поймут…

– Бутор твой компот, – веско произнёс Гена. – А сам ты – жопа.

– Это почему это?! – Рома вскочил, стул отлетел назад, оставив на линолеуме противные полосы.

– Не знаю. Но сейчас станешь мёртвой жопой, – сказал Гена и достал из кармана пальто большой чёрный пистолет.