История довоенного Донбасса в символах. Точки

Поднимаюсь, короче на свой этаж, без лифта, чую: что-то не так. Не знаю, как это передать. Ну, вот открываешь иногда шкаф на кухне, тараканов не видно, одно говно их видно, следы от них, и начинаешь дихлофосом во все углы пшикать. Так я начал палить во все стороны – стены-то картонные! И вылезли тараканы, которые по душу мою прибыли! Одного на месте завалил, все стены кровью испачкал. Второго гнал до самого чердака. А третьего я не заметил. Тоже – как в «Квейке»: видишь себя на куски разорванного, ствол рядом валяется, и стоит надо мной таракан.

Ну, это я во сне такой опытный стрелок получился, в яви мне тогда только по банкам консервным доводилось стрелять, волыну ради понтов только таскал. Когда проснулся, в комнате Тамара сидит в кресле, рядом хуй этот журналистский сидит, сторожит её, – и от кого? От Саввовича этого, которого Бродский прислал. Нашёл, блядь, соперника! Его не Саввович звали, как увидел, – называть Саввовичем стал. Он – напротив, – на Миху почти ласково смотрит, и как патефон повторяет: не надо нервничать, всё уладится. Как же – уладится, хуй им всем в жопу.

Я, видно, проснулся с охуенно весёлым выражением лица, потому что Миха, как бы блядь свою бдительно не охранял, на меня вылупился: «Тебе плохо?» Хорошо мне, говорю, сука, ещё лучше станет, если ты мозги свои из говна опять в мозги превратишь, и въедешь, наконец, как мало жить тебе осталось. Короче, по-новой его вызвал на откровенный разговор, пиздить его у меня уже сил никаких не было. Ладно бы сам гробился, так ведь бабу за собой тащит, – а в том, что он зубами в Тамару вцепится, и никакому фашисту не отдаст, у меня уже сомнений не было, – и меня на дно тащит. Ну что, говорю, пизда у неё засохнет, если ей Гейгер пару палок кинет, утащит он её с собой в Германию? Нет, не утащит, у него там жена фашистка, и дети фашисты, – дружная фашистская семья. Ну, отъебёт её Гейгер, он сюда максимум на неделю приехал, – а потом сам, хоть ешь свою Тамару, хоть жени её на себе, пережди ты, сука, неделю, семь дней всего.

Ты, говорит Миха, Рубен ни хуя в этой жизни не понимаешь, Тамару я вам не отдам, ищи Гейгеру другую шлюху.

Да где я её за одну ночь найду, ору я.

Не знаю, говорит Миха, я себе нашёл любимую и единственную на всю жизнь, остальное мне всё по хуй.

Пиздец.

Трёп этот у нас продолжался до самого аэродрома. То есть весь день Ч. Тамарка бледная была, как сметана, когда Иудович со своей оравой приехал. Везти её собирался по салонам красоты и парикмахерским, как будто она и без этого не загляденьем была, вот сука обкомовская требовательная. На Миху вылупился: «Ты кто?» Я затаился в радости, отошлют сейчас Миху подальше, левый пассажир, и всё такое, а он удостоверение журналиста Иудовичу показывает: «Если есть возможность осветить прибытие дорого гостя в местной прессе, то почему ею не воспользоваться». Иудович только губами пошамкал, против ничего не имел. Я думал Миха ему всё как на духу выложит, чтоб не маяться лишний раз. Тамару в переднюю машину посадили, оборачивалась к нам постоянно, на мою машину смотрела, в которой я хуя этого репортёрского вёз.

С Саввовичем – вот хуемотина вышла, я чуть не обоссался. Он на крыльцо подъезда выперся, ну, прямо как папаша, отдающий в руки зятя молодую жену. Ручкой нами на прощанье помахал. А Иудович с собой не телохранителей, мусоров настоящих приволок, только в штатском. Те, пока я, Миха и Тамара выходили, ещё мило улыбались. Саввовича увидали, – аж позеленели, а когда он руку из карманов вынул, чтоб нам помахать, чуть по клумбам не разбежались, так обоссались.

Потешный старикан этот Саввович, ручкой так, с крыльца, как Брежнев с Мавзолея…

Пока мотались по этим парикмахерским, я и представить себе не мог, чего Миха замышляет, ничего, кроме искренних заверений в любви к Тамаре в присутствии Иудовича представить не мог. Уже к аэродрому подъезжали, уже мусора мигалки погасили, я только тогда заметил, что он, как святой на иконе улыбается.

Успокоился, значит.

Кот Чеширский, блядь, умнее других стал.

Ствол он у меня спёр, сука, борзописец хуев!!!

А я это только в сортире в аэропорту увидел!!!

Спёр у меня сорокапятку, а в кобуру вместо неё «Евгения Онегина» сунул, в мягком переплёте, из серии «Классики и современники»!!! И книжка тоже пизженая, с библиотечным штампом на семнадцатой странице!!!

Я – в зал, где эта сука поп-корн жрёт, к Тамаре его, ясный хуй, не подпускают, он ей издали подмигивает, знаки успокаивающие делает. Я ему говорю, ты сука, куда волыну дел, – и по печени ему, чтоб пиздеть не вздумал.

Он не спиздел, правду сказал: в нужном месте, говорит, пистолет твой, и чего ты, Рубен, трясёшься, товар сдал, беги лавэ получать, нечего тебе тут больше делать.

Это мне-то там делать нечего было!