История дождя

Так что да, Папе нравилось погружаться в книги, и он читал, едва покачивая верхней частью тела, будто на морских волнах, которые, если прислушаешься — а ведь ты лежишь у него на коленях и, как предполагается, спишь, — сопровождаются тихим-тихим бормотанием. К тому времени я уже стала Близнецом, Который не Спит (что, Дорогой Читатель, есть наглая, ничем не прикрытая ложь. Я спала. На самом деле сладко и крепко спала, по-настоящему прекрасно, но только когда меня качали на руках, что вовсе не странно, но совершенно разумно, и если ты, Дорогой Читатель, не веришь мне, то, значит, не прочитал своего Гамлета, и тебе надо сесть в уголке и как следует поразмышлять о Неисследованной Стране, тогда ты тоже захочешь, чтобы тебя качали на руках, пока ты спишь. Ну, пожалуйста). Итак, я была у Папы на коленях и могла слышать ровный звук его чтения. Не то чтобы он проговаривал слова. Просто они вроде как рокотали в нем. Это был как бы поток или биение жизни на странице, и когда Папины глаза соединялись с ней, он просто издавал то низкое-низкое урчание. Джон Бэнвилл[587] смог бы подобрать слово для этого, а я не могу. Я только помню то ощущение, и мне было уютно. Я лежала у него на коленях, и он читал, и мы отплывали в Другое Место. Поднимались по Миссисипи в графство Йокнапатофа[588], или двигались сквозь нависший над Темзой густой желтый туман, или пробирались через насыщенные густыми испарениями банановые плантации, раскинувшиеся на всем пути до Макондо[589]. Мы побывали там, не вставая с большого складного стула со сплетенным из соломы бугристым сиденьем, на котором лежало одеяло. Этот стул стоял возле печи фирмы «Waterford Stanley», и рядом с ним помещали наши люльки, чтобы сохранять нас в тепле. Там Эней спал, как Папа Римский, как говорила Бабушка, но я плакала, меня брали на руки, пеленали в Тропиках Западного Клэра, я сосала крошечный большой палец и была готова к отъезду.

Я засыпала в странных местах. Дорогая Эмили сказала, что нет лучше фрегата, чем книга, чтобы увезти нас, и, как я сказала Винсенту Каннингему, даже хотя Эмили не могла сделать прямой пробор в собственных волосах и у нее было лицо, которое Никогда Не Видело Солнца, она была Исследователем Номер Один Великого Мира Помещений Внутри Дома, и в этом она также была права. Мы с Папой отправлялись в разные места, а поскольку некоторые вещи — даже большинство их, судя по моему опыту, — более яркие, пока вы не увидели их воочию, я знаю Миссисипи лучше, чем Мойасту.

Но чего никто, даже сам Вергилий, в то время не понимал, так это того, что библиотека, которую он собирал, на самом деле станет рабочим инструментом, консультационной фирмой, и что она уже ведет его куда-то.

У Папы не было намерения заниматься литературным творчеством.

Он любил читать, вот и все. И читал книги, которые, как думал, были столь далеко за пределами всего, чего сам он мог достичь только в мечтах, что любая мысль о писательстве немедленно испарялась в уверенности неизбежной неудачи.

С чего вообще начать? Читать Диккенса, читать Достоевского. Читать Томаса Харди. Любому разумному человеку достаточно прочитать любую страницу любого рассказа Чехова, чтобы сказать «Ну, знаете!», положить свою авторучку и уйти.

Но Суейны и Благоразумие, как вы уже знаете, знакомы друг с другом не лучшим образом. Да и вообще неизбежность неудачи никогда не была сдерживающим фактором Суейнов. (См. Прыжки с шестом.) Кроме того, я думаю, что уже было у моего отца нечто такое, что хотело дерзать. Оно было предварительно задано в сюжете и только ждало момента, когда наполнение достигнет точки переливания через край.

Мы с Энеем оказались тем самым моментом.

Прежде всего Вергилий вышел из дому. Он прошел сквозь кивки и бормотания, мимо мокрых от дождя голов, услышал «Отлично Сработано» и «Молодец!», спустился к реке, которая была вроде как его собственной версией церкви, и затопал вперед в темпе Преподобного, молча и серьезно, и был до невозможности наполненным. Завесы дождя вздымались так, как между небом и землей в насыщенных испарениями потоках воздуха в Ирландии появляются ангелы — в чем меня однажды пытался убедить старый Ричард Кирвин.