История Древней Греции

Вся дальнейшая аргументация критика направлена с беспощадностью против установившегося в науке приговора об «отце истории» как о свидетеле добросовестном. Поразительнейшим образчиком недобросовестного обращения с фактами Сэйс называет Геродотово описание крокодила и гиппопотама, которое «не только похищено у Гекатея, но и содержит в себе те же ошибки, вместе с тем Геродот прилагает всяческое старание к тому, чтобы описание его производило на читателя впечатление результата собственного наблюдения». Не только «всяческого», но никакого «старания» в этом смысле читатель не находит у Геродота. Далее, судя по тону изложения, продолжает Сэйс, «можно бы подумать, что Геродот был замечательный лингвист, что он свободно беседовал с египтянами, финикиянами, арабами, с карфагенянами, вавилонянами, скифами, таврами, колхами, фракийцами, карийцами, кавниями и персами. Между тем всякий раз, когда приходится объяснять иностранные слова, автор обнаруживает полнейшее незнание этих языков». «В книге II (104, 105) Геродот делает вид, что знаком с языками Египта и Колхиды, причем называет их родственными, – приговор, который можно поставить рядом с заверением, что египетский язык похож на чириканье птиц (II, 57). Однако когда мы читаем дальше, что колхи имеют курчавые волосы и черную кожу, то возникает сомнение: да был ли автор в Колхиде и еще больше в том, чтобы он расспрашивал ее жителей». Критик указывает на то, что не раз Геродот в повествовании о Египте маскирует свое невежество ссылкою на религиозные побуждения, якобы внушающие ему воздержание от объяснения и даже наименования божественных предметов, прежде всего бога Осириса и его культа. Вслед за Видеманом Сэйс утверждает, что в этих случаях богобоязнь была только благовидным покровом неведения повествователя или его проводников, так как-де нельзя допустить, чтобы Геродот стеснялся произносить имя божества, «которое постоянно было в устах каждого туземца, беспрерывно попадалось на глаза на множестве памятников, которое, наконец, в других местах упоминалось самим Геродотом». Таким образом, историк «сознательно морочит» своих читателей, когда говорит, что не желает называть божество по религиозным побуждениям (II, 86, 132, 170). Вслед за сим критик приводит образчик настоящей, по его мнению, словесной передержки (kind of verbal legerdemain

) Геродота с целью поразить читателя мнимой обширностью своих личных наблюдений и в частности тем, что он посетил будто бы как Нижний, так и Верхний Египет. «В книге II (142–143) он заставляет читателя думать, что 345 статуй, которые Гекатей видел в Фивах за два поколения до него, были те же самые 341 статуя, которые Геродот видел в Мемфисе, и при этом противополагает еще собственную чрезвычайную скромность и благоразумие невежественной хвастливости старшего писателя, имя которого произносится тут впервые. Вообще очевидно, что Геродот не поднимался по Нилу выше Файюма; в противном случае, распространившись в похвалах лабиринту, он не стал бы молчать о чудесных сооружениях Фив и не повторял бы басни о подъеме Нила у города Элефантины. Но ведь Гекатей посетил Фивы, а потому сам Геродот, если желал превзойти его, обязан был по крайней мере сделать то же самое: этим только и можно извинить намеренную ложь в кн. II (29), где автор заявляет, что «до города Элефантины он был очевидцем» того, что повествует о Египте. Наименование Элефантины городом вместо острова критик считает слишком грубой ошибкой для очевидца, и потому готов принять, что в подлинном тексте Геродота вовсе не было слов (II, 29), свидетельствующих об автопсии автора. Действительно, в одной из древнейших рукописей нет вовсе слов: «αυτοπτης ελθων, το δε απο τουτου ακοή ήδη ιστορεων. απο Ελεφάντινης πολιος».

Здесь необходимо остановиться и посмотреть, виновен ли «отец истории» в такой мере, как это утверждает английский критик его.