История Древней Греции

114. На десятом году жизни случай обнаружил происхождение Кира. Однажды в той деревне, где паслись стада, он играл на улице со своими сверстниками. Игравшие дети стали выбирать себе кого-нибудь в цари и выбрали сына пастуха, как называли Кира. Он разделил играющих на группы, возложил на одних обязанности оруженосцев, другим поручил сооружение дворца, одного назначил «оком царя», другому приказал доставлять царю известия, так что каждому дал особое занятие. Один из игравших, сын знатного мидянина Артембара, не исполнил приказания Кира; тогда последний велел остальным мальчикам схватить его; те повиновались, и Кир жестоко наказал его бичом. Лишь только мальчика отпустили, он, чувствуя себя оскорбленным, горько жаловался на обиду, а придя в город, со слезами рассказал отцу, что он претерпел от Кира, называя его, впрочем, не Киром – этого имени он еще не носил, – но сыном Астиагова пастуха. Разгневанный Артембар вместе с сыном немедленно отправился к Астиагу и рассказал, какую обиду нанесли мальчику. «Нас, царь, так оскорбляет твой раб, сын пастуха». При этом он обнажил спину мальчика.

115. Выслушав и увидев это, Астиаг пожелал наказать Кира за оскорбление Артембара и послал за пастухом и его сыном. Когда они явились, Астиаг взглянул на Кира и сказал: «Как ты осмелился, будучи сыном этого пастуха, оскорбить так дитя первого после меня человека?» «Я поступил в этом деле совершенно правильно, – отвечал Кир, – ибо мальчики той деревни, из которой и я родом, затеяли игру и меня поставили царем над ними, потому что я казался им наиболее для этого пригодным. И вот тогда, как остальные дети исполняли мои приказания, один он ослушался и не обращал на меня никакого внимания, за что и получил должное наказание. Если за это я заслуживаю какой-нибудь кары, изволь, я здесь».

116. Когда мальчик говорил это, Астиаг узнавал его. Черты лица Кира походили на черты Астиага, ответ мальчика казался слишком свободным, а время, когда ребенок был выброшен, совпадало с возрастом сына пастуха. Астиаг в смущении некоторое время молчал. Потом, едва придя в себя и желая удалить Артембара, дабы наедине расспросить пастуха, он сказал: «Артембар, я поступлю так, что ни тебе, ни твоему сыну не в чем будет упрекнуть меня». Затем он отпустил Артембара и велел своим слугам ввести Кира во внутренние покои. Теперь, когда перед ним остался один пастух, Астиаг спросил, откуда у него этот мальчик и кто его передал пастуху. Тот отвечал, что это его сын и что родительница его живет с ним и теперь. Астиаг на это заметил, что пастух поступает неблагоразумно, вынуждая царя прибегнуть к пыткам. Сказав это, он велел своей страже схватить пастуха. Ведомый на пытку, тот чистосердечно рассказал все и закончил речь мольбой о милости и прощении.

117. Когда пастух рассказал всю правду, Астиаг простил его, но сильно негодовал на Гарпага и велел копьеносцам позвать его. Когда Гарпаг явился, Астиаг спросил его: «Какой смертью, Гарпаг, умертвил ты ребенка моей дочери, которого я передал тебе?» В присутствии пастуха Гарпаг не решился прибегнуть ко лжи, чтобы не быть уличенным в ней, и сказал: «Взяв от тебя ребенка, царь, я озабочен был тем, чтобы исполнить твою волю: не быть виноватым перед тобою, но не быть в то же время и убийцей перед твоей дочерью и перед тобой. Поступил я поэтому так: позвал этого пастуха и передал ему ребенка, сказав, что ты приказываешь сгубить его; в этом я не лгал, потому что такова была твоя воля. Передавая ему ребенка, я приказал бросить его на дикой горе и сторожить, пока он не умрет; угрожал ему всяческими наказаниями в случае ослушания. Когда исполнено было мое распоряжение и ребенок умер, я послал туда вернейших из моих евнухов, через них убедился в смерти ребенка и велел похоронить его. Так поступил я в этом деле, и такой смертью умер ребенок».

118. Гарпаг рассказывал правдиво. Астиаг скрыл чувство гнева, которое он питал против него за случившееся, и прежде всего рассказал ему это происшествие так, как слышал сам от пастуха; повторив рассказ, он заключил: «Мальчик пускай живет, и благо, что так случилось. Меня сильно мучила совесть, – продолжал он, – за поступок с этим мальчиком, и упреки за него от моей дочери я не легко переносил. Теперь, так как судьба ребенка изменилась к лучшему, пришли, во-первых, своего сына к моему внуку, недавно пришедшему, а потом приходи и сам ко мне на пир: спасение внука должен я отпраздновать жертвоприношением: такая честь подобает богам».