История джаза: основные стили и выдающиеся исполнители

Для темнокожего населения Америки 1950—1960-е гг. были временем активной борьбы за гражданские права. А белый антрепренер — Норман Грэнц — тихо боролся за перемены в мире джаза. Грэнц просто отменял выступления, если кто-то из расистов в авиакомпаниях, гостиницах, концертных залах пытался ущемить права негритянских джазменов. В некоторых городах антрепренеру приходилось снимать для артистов квартиры. Он делал все, чтобы музыканты ни в чем не нуждались, но и от своих подопечных он требовал полной отдачи на концертах, импровизации в полную силу. Это был не только выдающийся и самобытный импресарио, но и большой поклонник всего прекрасного, знаток высокого искусства, будь то музыка, живопись или литература.

Когда Норман Грэнц впервые услышал Эллу Фитцджеральд, он навсегда был покорен ее пением. Элла от природы была застенчивой, довольно скрытной, оставаясь загадкой даже для самых близких людей. Норман Грэнц сделал из неуверенной в себе девушки мировую звезду. Для Эллы Фитцджеральд работа в антрепризе «Джаз в филармонии» была прекрасной школой мастерства, потому что ей аккомпанировали выдающиеся музыканты. Элла заслужила их любовь не только своей приветливостью и ровным отношением ко всем. Ей для успешного выступления всегда надо было быть в хороших отношениях с коллективом. В свои песни она вкладывала чувства, и если у музыкантов были недомолвки или склоки, это отражалось и на впечатлительной Элле. Неизменным оставалось профессиональное уважение джазменов к великой певице. Особый успех принесли Элле Фитцджеральд организованные Грэнцем выступления с трио пианиста Оскара Питерсона. Музыканты выступали в самых крупных концертных залах мира.

«Когда она появлялась на эстраде, ничто не говорило о чуде, которое должно произойти. Но вот звучит первый аккорд, Элла подходит к микрофону, и внезапно все меняется. Зрительный зал уже принадлежит только ей одной. Ничего не слышишь, кроме этого удивительного голоса, которому доступно все — от безукоризненного по своей точности исполнения негритянских баллад, ставших в ее устах подлинным произведением искусства, до невероятно сложных голосовых импровизаций, которые чем труднее, тем, кажется, легче и радостнее даются певице (как, например, в пассаже из “Специальной авиапочты”, где она исполняет глиссандо на две октавы)», — цитирует одного из американских музыкальных критиков джазовый историк Юрий Верменич[52].

Душа певицы во время выступлений всегда была переполнена радостью, чистыми чувствами, и невозможно было не разделить с ней эту радость, душевный подъем и восторг. Даже когда Элла исполняла грустные баллады о неразделенной или растоптанной любви, слушателей не покидало чувство только светлой грусти, а не безысходности. Уникальная красота голоса, теплота тембра, широчайший диапазон пения, точное интонирование — все это было присуще выдающейся певице. Эллу Фитцджеральд можно слушать бесконечно — и вы не услышите никогда ни одной фальшивой ноты! Даже когда на джазовой эстраде воцарился бибоп, несомненно, очень непростой для вокального исполнения, Элла Фитцджеральд полностью приняла этот стиль. «Сегодня мастера бибопа играют лучше всех!» — так отозвалась о мастерстве джазменов-новаторов певица. А сами боперы восхищались виртуозным скэт-пением Эллы.

Особенно замечательны ее «живые» концерты, где певица, чувствуя восторг зала, наполняет свое пение невероятным вдохновением, силой и демонстрирует филигранное мастерство. Следует отметить, что любой «живой» джазовый концерт затмит студийную запись — такова природа джаза.

С антрепризой Нормана Грэнца Элла Фитцджеральд объездила весь мир. Грэнц был автором грандиозного вокального проекта, который реализовала певица в 1950—1960-е гг. «Song books» — так называлось собрание песен крупнейших американских композиторов: Джорджа Гершвина, Коула Портера, Ирвинга Берлина, Джерома Керна, Гарольда Арлена, Ричарда Роджерса, Дюка Эллингтона. Эти записи стали вехой в развитии джазового вокала. Американский критик Джон Макдан так высказался о выдающейся работе: «Проект “сонг-букс” был неожиданной, исторической и скорбной элегией, посвященной исчезающей эпохе музыкальной грамотности, интеллекта и элитарности в американской популярной музыке»[53].