История елочной игрушки, или как наряжали советскую елку

Сама елка как символ новогоднего праздника появилась в России после указа от 20 декабря 1699 года, который Петр I издал по возвращении из-за границы. Этот указ предписывал украшать хвоей (елью, сосной, можжевельником и их ветвями) к новому, перенесенному отныне с 1 сентября на 1 января году улицы, дороги и дома. Но новшество имело мало отношения к немецкой рождественской елке: это был лишь способ декорирования городского праздничного пространства. Специальное украшение елки не предусматривалось. После смерти Петра I его начинание было фактически забыто и, что весьма курьезно, свято соблюдалось лишь кабатчиками, продолжавшими украшать елками крыши и входы в питейные заведения57.

Качественный скачок в восприятии, понимании и оценке мира семьи и мира детей в России пришелся на 20–30-е годы XIX века. Казалось бы, в сформулированной и предложенной графом С.С. Уваровым в 1832 году теории «официальной народности» не было места для «западной» елки. Однако на самом деле в основе этой доктрины лежал образ России как единой семьи, в которой императору принадлежала роль заботливого отца, а его подданным – роль послушных детей. Семья становилась важнейшим локусом воспитательных практик, местом приложения идеи согласия, которая экстраполировалась на более высокий уровень взаимоотношений общества и власти. Монарх отныне уже не изображался полубогом, а выглядел как обычный человек, исповедующий и разделяющий простые семейные ценности. Как писал Ричард Уортман, «частная жизнь царя была… выставлена на обзор русской публики в соответствии с западным идеалом»58. В глазах современников Николай I и был таким заботливым мужем и отцом: он относился к жене и детям нежно, с подчеркнутым вниманием, что являлось составной частью создаваемого им образа императора-отца, императора-воспитателя и покровителя, носителя власти – авторитарного, но любящего.

В таком контексте домашние праздники представлялись реальным способом укрепления и сплочения и семьи, и нации. Российский «идеальный», «примерный» подданный слыл чадолюбивым семьянином, организовывавшим рождественскую елку для собственных сыновей и дочерей, и щедрым благотворителем, приглашавшим на нее детей из бедных семей. Роль семейного праздника была хорошо осознана и высоко оценена в процессе конструирования национальной идентичности. Здесь правили не разум, не здравый смысл, а чувства и эмоции. Елка и елочные игрушки и веселили, и украшали, и учили, и воспитывали, и эти «воспитательные механизмы» оказывались гораздо более результативными, чем множество других вместе взятых – более откровенных, более грубо-прямолинейных. Все это становилось особенно актуальным в эпоху европейских революций, когда российских граждан следовало всячески ограждать и «защищать» от каких бы то ни было пагубных влияний извне.

Наряду с осознанием самости семьи происходило постепенное осознание важности и значимости детства, детского пространства, детских вещей, детского досуга, детских праздников59, а также самих детей как трансляторов идеологических, эстетических и этических ценностей. Дефицит всего «детского» начинал постепенно преодолеваться, а детская елка и украшения для нее настойчиво проникали в русский быт.

Первоначально рождественская елка в России рассматривалась как атрибут привилегированной дворянской праздничной культуры (да и реально была им), что вполне соответствовало одной из приоритетных задач социальной политики Николая I, направленной на укрепление и «очищение» дворянства. Позднее, по мере демократизации праздника и расширения его сословных границ, нарядная елка все чаще украшала собой буржуазное жилище. Все большее количество удачливых предпринимателей (купцов, торговцев, банкиров) и лиц доходных профессий (врачей, адвокатов, государственных служащих) пытались воспроизвести в своем повседневном быту дворянский образ жизни, а по роскоши и красоте елочного убранства – даже перещеголять своих более родовитых и сановных современников. Богато украшенная елка олицетворяла собой буржуазное стремление к индивидуальному и семейному материальному благополучию и подтверждала его наличие. Она была тем символом, который, с одной стороны, объединял семью и отделял, отграничивал ее от «чужих», а с другой – свидетельствовал о ее общественном престиже и мощи, значимости и богатстве, вне зависимости от знатности происхождения.

Альфонс Мария Муха. Рождество в Америке (фрагмент). 1919

Вместе с тем домашняя елка стала знаком принадлежности к когорте «новой», интеллектуальной элиты. Не случайно этот праздник занял особое, «культовое» положение в среде выдающихся деятелей культуры Серебряного века, а его явные и неявные отзвуки и повторяющиеся мотивы отчетливо прослеживались в их творчестве.

Фердинанд Георг Вальдмюллер. Рождественское утро (фрагмент). 1844