История ересей

Аналогичные факты замечаются и в других частях Италии. Например, в Орвието, где довольно легко раскрывается сплетение ереси с политикой, можно оценить значение вышеуказанных свидетельств Гори. Гибеллины, стоявшие за союз с Сиеной, готовые уступить ей Кьюеи, вероятно, насчитывали в своей среде немало еретиков. Изгнанные из Орвието в 1125 г., они продолжали бороться со своими орвиетскими врагами и в 1141 г. освободили от зависимости Орвието Кьюси. Скоро они вновь появились в Орвието, чтобы быть опять изгнанными в 1163 г. Немного позже в Орвието начинается оживление пропаганды патаренов, сочетавшееся с политическими распрями. В 60-х годах, может быть еще во время господства гибеллинов, в Орвието действовал патарен Германии Пармский. В самом конце 60-х годов при епископе Рустике (1168 г.) его заменил флорентиец Диотесальви, который вместе с Герардом из Маццано (Mazzanum — городок Кампаньи), «как Сатана притворяясь ангелом света и лживо показывая себя почтенным по виду, честным походкою и внешними привычками… посеял в Орвието злейшее учение манихеев». Правда, епископ изгнал обоих, но их приверженцы остались и тайная пропаганда продолжалась, особенно среди женщин. Диотесальви и Герарду «наследовали две женщины, дщери зла, Милита из Монте-Меато и Юлитта флорентийка». Они казались искренними и ревностными христианками, посещали церковь и исполняли обряды. Обманутый их поведением епископ допустил их в «братство клириков». И «в то время как одна из них по имени Милита, точно вторая Марта, казалось, заботилась о поправке крыши большой церкви, другая, Юлитта, как вторая Мария, видимо, всеми силами предалась созерцательной жизни. Наибольшая часть женщин нашего города и некоторые их друзья стали чтить их как святых — «coeperunt sicut sanctissimas venerari». Но они, «как таящийся в траве хладный змей», под предлогом религии «многих мужчин и женщин вовлекли в лабиринт названной ереси». Испуганный ее ростом и понявший наконец роль двух «волчиц», епископ, «iudicum et aliorum prudentum consilio habito»^{16}, «поднял такое преследование еретиков, что иные из них были повешены, другим отрублена голова, третьих предали на сожжение мстительному пламени, четвертые… вне государства оплакивали казнь вечного изгнания, наконец, иные, худо кончив жизнь в своем заблуждении, приняли мерзкое погребение за оградой церковного кладбища». Погибли ли Милита и Юлитта, неизвестно. Но только епископ, у которого как раз в это время были разногласия с папою, уехал улаживать их в Рим, как «в лишенном своего пастыря городе» некий манихейский «доктор» (doctor) Петр Ломбардский, бежавший из Витербо, где преследовали патаренов, «начал вместе с некоторыми лживыми докторами праздновать тайные собрания. На голос их проповеди сходилось множество знатных и простых и, как бы прельщенное пением сирен, покинув ладью Петра, стало подвергаться опасности кораблекрушения». Дерзость «еретиков» возросла до того, что они стали угрожать «католикам» изгнанием из города. И вот в этом-то самом месте «жития» можно уже угадывать сплетение ереси с одной из враждующих партий Орвието. Не на одной религиозной почве покоились те ужасные планы, которые автор приписывает «еретикам». Дальнейшее подтверждает нашу догадку. Когда по просьбе орвиетанских «католиков» в их город был назначен папою в качестве ректора Петр Паренти, его миссия отнюдь не ограничивалась борьбой с еретиками. Это легко угадывается за словами жития, автор которого старается всю деятельность Паренти свести к защите веры и превратить своего героя в мученика, погибшего от руки еретиков, во второго Петра Мартира. Первым актом Паренти было заключение мира между партиями, что, если бы одна из них состояла только из еретиков, не совсем вяжется с дальнейшим преследованием патаренов, обеспечившим себе этим соглашением опору Петром. Когда перемирие было нарушено и борьба вновь вспыхнула с такой силой, «что на площади весь город дрался с мечами в руках, копьями и камнями и шла битва по окрестным башням и дворцам», кары Петра постигли нарушивших перемирие «sine personarum acceptione», и автор не говорит, чтобы пострадали только еретики, даже не называет еретиков среди пострадавших. Поэтому можно усомниться и в том, что еретики были причиной взволновавших город схваток, как хочет убедить нас биограф Петра. Только после замирения Орвието Паренти начинает планомерно преследовать патаренов, и только теперь «воспламенившийся против вероломства манихеев» епископ вместе с подеста развивает энергичную деятельность. Преследования не отличались особенною снисходительностью, а папа еще более разжигал пыл своего ставленника. Но не одно раздражение еретиков было причиной гибели Паренти. Еретики принадлежали к той партии, которая до появления сурового подеста уже готовилась торжествовать свою победу, а теперь, придавленная им, должна была молча смотреть на торжество своих противников и на жестокие преследования, обрушившиеся на головы ее членов — манихеев и их fautores^{17}, видеть, как, пользуясь лежащим на ней пятном неправоверия, Паренти и епископ разрушают ее надежды и подвергают опасности самое ее существование. Эти соображения позволяют оценить ход последующих событий. Пока подеста ездил в Рим к папе, «другие, которых Петр Паренти наказал сообразно с требованиями справедливости — «iustitia exigente», — сошлись на том, чтобы хитростью захватить его и принудить к возвращению залогов, к прощению осужденных, к согласию и покровительству им в их вероломстве». Продолжающиеся после возвращения подеста преследования еретиков, вероятно и вообще побежденных, обострили положение и позволили заговорщикам привести в исполнение свой план и убить Петра. Правда, это было минутным торжеством: павшей партии к власти вернуться не удалось. Но ересь, потерявшая политическую поддержку, продолжала тайно жить в Орвието. Иннокентий IV говорит о еретиках в Орвието в 1254 г.; возможно их существование еще в 1265 и 1279 годах.