История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том II

В таком случае мы столкнулись с очень щекотливой ситуацией. Либо Платон, несмотря на то что он сам видел противоречия своей теории и даже обсуждал их в «Пармениде», придерживался этой теории в той форме, в которой ее раскритиковал Аристотель (в этом случае Платон оказывается в очень глупом положении), либо Аристотель неправильно понял теорию учителя (в этом случае в подобном положении оказывается Аристотель). Разумеется, мы не собираемся утверждать, что Аристотель и Платон были глупцами; любое предположение на этот счет следует сразу же отбросить. То, что Платон, с одной стороны, так и не сумел решить «проблему отделения» и что Аристотель, с другой, не знал в совершенстве современной ему математики, вовсе не является свидетельством их глупости. Однако, признав этот факт, мы никак не приближаемся к пониманию того, почему в изложении Аристотеля теория Платона предстает перед нами удивительно наивной, а Аристотель в своей критике совсем почти не ссылается на диалоги и ничего не говорит о Демиурге. Возможно, все это объясняется вот чем. Аристотель, зная, что Платон не смог решить проблему отделения Форм от объектов, отошел от теории Учителя и создал свою собственную теорию, сильно отличающуюся от теории Платона. И когда он стал рассматривать систему Платона со своей точки зрения, она показалась ему весьма своеобразной и причудливой, и он, в пылу полемики, счел себя вправе представить эту причудливость в преувеличенном виде. Аналогичный пример можно привести с Гегелем. Для того, кто верит, что система Гегеля – обыкновенный интеллектуальный tour de force[3] или экстравагантная выходка, нет ничего легче, чем в целях полемики преувеличить или даже исказить слабые моменты этой системы, которые, вне всякого сомнения, она содержит, хотя даже критик, искренне верящий в полную несостоятельность этой теории, не может избежать обвинения в преднамеренном ее искажении. Нам хотелось бы, чтобы люди, критикующие чью-то систему, руководствовались бы в первую очередь интересами истины, однако мы не можем называть идиотом того, кто переусердствовал с критикой. Отказываясь верить, что Аристотель относился к Платону с таким же предубеждением, с каким Шеллинг и Шопенгауэр относились к Гегелю, я поэтому считаю, что Аристотель переусердствовал в своей критике и выпятил слабые стороны теории, которую он считал несостоятельной. Его же молчание по поводу Демиурга можно объяснить, по крайней мере частично, тем, что Аристотель критиковал Платона со своей точки зрения, в которой Демиургу не было места, иными словами, Аристотель не принимал эту концепцию всерьез. И если, в дополнение ко всему, у Аристотеля были причины верить, что Демиург из диалога «Тимей» – не более чем символическая фигура, и если Платон не разработал (даже в Академии) подробно концепцию Ума или души, то нетрудно понять, почему Аристотель, не веривший в создание мира a tergo[4], полностью проигнорировал в своей критике Демиурга. Вряд ли это было оправдано, однако приведенные выше доводы помогают нам понять, как это получилось. Впрочем, наши предположения могут быть и неверными, возможно, кто-то не согласится с ними, однако у них есть то преимущество, что они позволяют нам объяснить сложные моменты, связанные с критикой Аристотелем теории Платона, не прибегая к предположению, что кто– то из них был глупцом. Ведь в конце концов критика Аристотелем фундаментальных положений теории Платона совершенно оправдана, поскольку термины «имитация» и «причастность» свидетельствуют о том, что в материальном мире существует некий формальный элемент или принцип сравнительной стабильности. В то же время Платон не сумел создать теорию Формы-субстанции и не смог объяснить, в чем суть этого имманентного формального элемента. Аристотель установил существование этого элемента, но понимал (совершенно справедливо), что Идеи Платона, «отделенные» от материальных объектов, не могут быть этим элементом. Тут он, к сожалению, зашел слишком далеко и полностью отверг Платонову доктрину о том, что идеи являются онтологическим основанием реальности. Рассматривая теорию Платона с точки зрения биолога в первую очередь (отсюда его убежденность в имманентности энтелехии), а также теолога (в «Метафизике»), Аристотель не видел никакой пользы в Платоновых идеях, в Демиурге, и отвергал его стремление объяснять все с помощью математики. Словом, если мы рассмотрим теорию Платона с позиций Аристотелевой теории, то без труда поймем отношение Аристотеля к системе своего учителя.