История философии. Реконструкция истории европейской философии через призму теории познания

Можно даже сказать, что критицистский стиль мышления диктуется самим ходом развития европейской культуры: чем более развита культура, тем менее всего она подвержена всякого рода догматизациям и абсолютизациям, и, тем самым, она дает более широкие возможности для свободного, творческого мышления. И подобно тому, как грекам удалось преодолеть догматизм прежних форм мышления — мифологического и религиозного, на долю наших современников выпала честь преодолеть догматизм научного разума и утвердить новый культурно-исторический тип рациональности, выходящий далеко за рамки научного разума и открывающий путь всевозможным формам мышления. Всеобщая погрешимость человеческого знания делает абсолютно равнозначными и правомерными все известные формы человеческой рефлексии, стирая между ними все границы: отныне научное мышление оказывается ничуть не лучше, но и не хуже, не более, но и не менее рациональнее, чем, например, религиозное, мифологическое или философское. В этом плане рациональной оказывается та форма мышления, которая наиболее адекватно соответствует данной ситуации, является истиной «здесь и сейчас», истиной для меня, что вполне согласуется с гуманной и прагматичной природой человека. Иными словами, рациональность включает все то, что делает возможным бытие человека в современном мире[22].

С позиции постмодернистского типа рациональности все то разумное, что есть в нашем иррациональном мире, оказывается рациональным. А это значит, например, что, если миф или религия дают человеку возможность утвердить и реализовать себя в этом мире как личность, то тем самым они нисколько не хуже, но и не лучше, научного и философского типов мышления. Следовательно, в рамках данного типа рациональности «снимаются» существовавшие до сих пор между различными формами мышления границы. В этом смысле прав Я. Фейерабенд, когда утверждает, что «…наука гораздо ближе к мифу, чем готова допустить философия науки. Это одна из многих форм мышления, разработанных людьми, и не обязательно самая лучшая….Мифы намного лучше, чем думали о них рационалисты»[23].

Сказанное выше дает основание полагать, что человеческое знание, включая и научное, по своей природе погрешимо, что собственно и находит свое выражение во второй философской и методологической традиции — традиции критицизма, или фаллибилизма.

Своими корнями критицистская установка уходит в глубокую древность. Если отвлечься от древневосточной традиции[24], то в рамках Античности критицизм связан с рождением цивилизации греческо-европейского типа, давшей начало греческой культуре. Если фундаментализм и догматизм в социально-культурном плане можно отнести к стадии мифологически ориентированных доцивилизационных культур общества, то критицизм, по-видимому, можно связать с одним из наивысших типов высоких культур — культурой критики, в рамках которой и осуществилось рождение греческой цивилизации. Его результатом было возникновение греческой философии, которое практически совпадает с рождением науки.

Теоретическую основу критической установки образует идея, согласно которой достоверное знание невозможно. Этой точке зрения следовал уже философ-досократик Ксенофан Колофонский, который за 100 лет до Сократа писал:

Истины точной никто не узрел и никто не узнает Из людей богах и о всем, что я только толкую:

Если кому и удастся вполне сказать то, что сбылось,

Сам все равно не знает, во всем лишь догадка бывает[25].

Но Ксенофан уже тогда учил, что прогресс научного знания может заключаться в нашем поиске истины:

Боги отнюдь не открыли смертным всего изначально,

Но постепенно…, ища, лучшее изобретают[26].

Тот же дух критичности и открытости несет в себе и мысль Перикла, одного из крупнейших афинских государственных деятелей: «Хотя лишь одна из нескольких политических концепций может быть осуществлена на деле, тем не менее у нас есть возможность их все обсуждать»[27].

О «бестрепетном сердце совершенной истины» и о «лишенных подлинной достоверности мнениях смертных» говорит и Парменид Элейский:

…Ты должен знать всё:

Как непогрешимое сердце легко убеждающей Истины,

Так и мнения смертных, в которых нет непреложной достоверности.

Но всё-таки ты узнаешь и их тоже: как о кажущихся вещах Надо говорить правдоподобно, обсуждая их все в совокупности[28].