История философии: Запад-Россия-Восток. Книга 1: философия древности и средневековья

Простым неделимым определенностям нельзя приписать никакого предиката, о них ничего нельзя сказать, их можно лишь назвать по имени — не более того. Действительно, если мир состоит только из абсолютных, обособленных друг от друга единиц, то любое высказывание оказывается невозможным. Ведь всякое высказывание предполагает соотнесение, по крайней мере, подлежащего и сказуемого; если же все, что есть, отделено друг от друга, то какое мы имеем право сопоставлять что-либо в одном высказывании? Чтобы высказывание было возможным, помимо чистых форм должно быть еще нечто, что способно было бы их объединить. Объединить не так, как объединяет причастность Единому, превращающая любую сущность в “одно”, лишенное каких бы то ни было различий, а сохраняя объединяемые формы в качестве самостоятельных, отличных друг от друга определенностей. Иными словами, объединить чисто внешним образом, не превращая в нечто единое.

Но кроме чистых форм есть только материя, — и Боэций, следуя Аристотелю, отказывается от платоновского понимания материи как чисто негативного начала, наделяет ее способностью объединять то, что само по себе обособлено. Формы объединяются, будучи приписанными общему материальному субстрату. «Можно, правда, возразить, — пишет Боэций, — что иные формы служат и подлежащим акциденций, как, например, ‘человечность’ (humanitas); однако она принимает акциденции не сама по себе, но постольку, поскольку под нею [в качестве подлежащего] лежит материя. И в то время как подлежащая ‘человечности’ материя принимает всевозможные акциденции, нам кажется, что их принимает сама ‘человечность’» [12, с. 148]. Боэциево рассуждение можно пояснить с помощью примера. Когда мы говорим: „Человек обладает членораздельной речью”, то кажется, будто предикат приписывается самой форме человека. Но на самом деле это не так. Формы не могут приписываться друг другу; понятия “человек” и “обладать членораздельной речью” приписываются не друг другу, а общему материальному субстрату, который и делает возможным их соотнесение. Но если вещь — это множество форм, объединенных общим субстратом, то она не может быть чем-то единым. Боэций прямо так и формулирует: „Всякая вещь есть вот это и то, т.е. соединение своих частей” [Там же].

Схоластическое объяснение сложной сущности, обладающей многими характеристиками, предполагало ее сведение к простым и неделимым определенностям. При этом любая сущность, простая или сложная, представала в качестве выделенной “точки бытия” лишь потому, что она, несмотря на многообразие присущих ей свойств, представляет собой нечто одно, “вот это”, на что можно указать и что можно обозначить одним словом, что, будучи носителем бытия, выступает, если воспользоваться термином Боэция, как “то, что есть”.

Боэциево понятие “то, что есть” соответствует аристотелевскому понятию первичной сущности. Оно отлично как от бытия (“иное — бытие, иное — то, что есть”, — подчеркивает Боэций), так и от свойств, присущих “тому, что есть”, которые концептуально отображаются посредством общих понятий. У “того, что есть”, лишенного свойств, нет никаких определений: его единственной характеристикой является возможность приписывания ему как сущности, соответствующей субъекту логического высказывания, акциденций — онтологических аналогов предикатов, а также предиката бытия. “То, что есть, может иметь что-либо помимо того, что оно есть само”, т.е. ему могут быть приписаны различные акциденции, но оно в качестве субстанции есть нечто “по своей сущности” [Там же, с. 162].

Таким образом, во всякой вещи, по замыслу Боэция, можно выделить три типа логико-онтологических первоэлементов, из которых складывается ее структура: субстанцию (“то, что есть”), акциденцию и бытие. Следует подчеркнуть, что каждый из первоэлементов, включая “то, что есть”, представляет собой неделимое “одно”, и проблема состоит в том, чтобы из такого рода атомарных определенностей “сложить” вещь. Объединение различных атомарных определенностей в одной вещи достигается только благодаря материи; субстанцию, наделенную акциденциями и бытием, нельзя рассматривать как некое единство многообразия: сама по себе она не является расчлененной на какие-либо части, оставаясь “одним”, не имеющим внутренних различий. В этом отношении “то, что есть” ничем не отличается от форм, приписываемых ему в качестве акциденций. “Допустим, — говорит Боэций, — что одна и та же субстанция будет благая, белая, тяжелая и круглая. В таком случае сама эта субстанция будет одно, а ее округлость — нечто другое, ее цвет — нечто третье, а благо — четвертое. Ведь если бы каждое из них было то же самое, что и субстанция, то тяжесть была бы то же самое, что цвет и благо, а благо — то же самое, что и тяжесть; но этого не допускает природа. Из всего этого следует, что [в существующих вещах] быть — это одно, а быть чем-то — другое” [12, 164].