История философии: Запад-Россия-Восток. Книга 2: философия XV-XIX вв.

Симпатии автора«Истории Флоренции»полностью отданы народу (popolo), под которым он подразумевает прежде всего наиболее зажиточное и активное сословие городских жителей — купцов, ремесленников, чья многообразная трудовая активность обеспечивала процветание Флоренции, как и других итальянских городов-государств той эпохи. Их трудовой активности соответствовала и первостепенная политическая роль этих полноправных граждан в деле управления государством. Однако подавляющее большинство населения Флоренции — его низы, составлявшие основание социальной пирамиды (plebe), — отнюдь не вызывало симпатий Макиавелли, весьма враждебно описывающего, например, восстание одной из наиболее активных частей плебса — так называемых чомпи (чесальщиков шерсти) — в 1378 г. Не менее важно указать также на глубокую вражду крупнейшего политического мыслителя ренессансной Италии к духовенству, к церковно-клерикальным кругам вообще, возглавлявшимся папской курией.

«Государь» и «Рассуждения» созданы одним из наиболее трезвых умов Ренессанса, который, в сущности, полностью эмансипировался от религиозных иллюзий средневековья, чего нельзя сказать о многих других гуманистах. Такого рода трезвость с большей силой проявилась в развернутой Макиавелли концепции человека. До известной степени в этой концепции можно видеть продолжение воззрений Валлы. Можно говорить и об их общем античном теоретическом прообразе — атомистическо-индивидуалистическом истолковании общественной жизни, основывавшемся на констатации сугубо эгоистической сущности человека.

Одним из первых в эпоху перехода к новой эпохе европейской истории Макиавелли разработал довольно прочную универсалию “человеческой природы”, универсалию, признаки которой он черпал из примеров наиболее близкого ему класса итальянских горожан, распространяя их на всех людей — не только своей страны и эпохи, но и прошлых веков греко-римской истории. Авторы, интерпретирующие воззрения Макиавелли, нередко отмечают известный пессимизм его понимания человека, согласно которому “о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность, влечет нажива”⁸. Однако, возможно, именно такого рода пессимизм предохранял автора «Государя» от религиозных иллюзий в оценке человеческих действий.

Рационалистический стержень социально-философской доктрины Макиавелли почти исключает проблему Бога. Тем более, что этот практически настроенный мыслитель не проявлял особого интереса к общефилософской проблематике, к вопросам той или иной метафизики. Однако это не означает, что автор «Рассуждений» и «Государя» не видел никакого смысла в рассмотрении вопросов религии. Проницательный политик, он хорошо понимал, что без той или иной религии, в которой тогдашние народные массы обычно находили свое единственное духовное утешение, общественно-государственная жизнь невозможна. Вместе с тем такая позиция отнюдь не заставила Макиавелли примириться с господствовавшей в Италии католической религией.

Основная политическая забота Макиавелли определялась плачевным состоянием тогдашней Италии, раздробленной и бессильной перед лицом ее могущественных соседей. В принципе Флорентиец, так много делавший для родного государства, оставался сторонником республиканского государственного устройства. Но он видел невозможность его реализации в масштабах всей Италии, невозможность ее объединения на республиканских началах. Отсюда и идея “нового государя” (principe nuovo), давшая название одному из двух его главных социально-философских произведений. Широко известны слова автора «Государя» (гл. XVIII) о том, что мудрый правитель государства обязан “по возможности не удаляться от добра, но при надобности не чураться и зла”⁹. Такой правитель должен сочетать в своей личности и в своих действиях качества льва, способного расправиться с любым из врагов, и лисицы, способной провести самого изощренного хитреца. Такого рода политическое вероломство давно получило наименование макиавеллизма. Для одиозного значения этого термина сам автор «Государя» не давал серьезных оснований. Напротив, он глубоко постиг новое качество политики.