История философии: Запад-Россия-Восток. Книга 3: философия XIX — XX в.

Вопреки широко распространенным оценкам Ильин не считает диалектику Гегеля самым главным и высшим достижением его философии. Он возражает против тех эпигонов, которые “эстетизируют” и даже с восторгом “культивируют” отыскание противоречий (С. 118, 119). «Гегель никогда не испытывал диалектику как “субъективную” или, тем более, “произвольную” игру понятия. То, что усматривалось им в мысли как “негативное”, поднимало его мыслящий дух на высоту трагического опыта и давало ему чувство приобщенности к космическому страданию. Он не раз говорит о “страдании”, о “бесконечном страдании” самого предмета, борющегося с собою в этих “противоречиях”; он настаивает на том “сосредоточенно-серьезным, мучительном, терпеливом труде, который выполняется Понятием в его развитии и который должен быть адекватно воспроизведен познающей душою» (С. 119).

Ко времени публикации книги Ильина такая “трагическая” интерпретация философии Гегеля и его диалектики была опережающей свое время. Однако в жизненном опыте мыслителя она стала одним из результатов глубоко прочувственной трагической диалектики российского бытия. Ее анализу Ильин посвятил большинство своих произведений.

О РОССИИ И РОССИЙСКОЙ КУЛЬТУРЕ. КРИТИКА Л. ТОЛСТОГО И ТОЛСТОВСТВА

В творчестве Ильина раскрываются важнейшие пласты русского философствования первой половины XX в Он принадлежал к когорте философов, которые были привержены российской идее, российской почве, много размышляли о ней. И вместе с тем злая социальная и политическая судьба изгнала их с родной земли, перестала питать их почва российских умонастроений. Философию Ильина глубоко полемична, она обращена не только к читателю, с которым он говорит доверительно, которому раскрывает свою душу и душу которого пытается понять и просветить. Она обращена также ко многим философам, мыслителям, с которыми он ведет страстную и серьезную полемику. Пожалуй, актом наибольшей интеллектуальной смелости оказалась одна из самых важных работ Ильина, которую он полемически противопоставил учению Льва Николаевича Толстого и толстовства. Она называется “О сопротивление злу силою”.

“Грозные судьбоносные события, постигшие нашу чудесную и несчастную Родину, — писал Ильин, — опаляющим и очистительным огнем отозвались в наших душах. В этом огне горят все ложные основы, заблуждения и предрассудки, на которых строилась идеология прежней русской интеллигенции. На этих основах нельзя было строить Россию; эти предрассудки и заблуждения вели ее к разложению и гибели. В этом огне обновляется наше религиозное государственное служение, отверзаются наши духовные зеницы, закаляется наша любовь и воля. И первое, что возродится в нас через это, будет религиозная государственная мудрость восточного Православия и особенно русского Православия. Как обновившаяся икона являет царственные лики древнего письма, утраченные и забытые нами, но незримо присутствующие и не покидавшие нас, так в нашем новом видении и волении да проглянет древняя мудрость и сила, которая вела наших предков и страну нашу святую Русь!”³ Эти слова, которыми открывается работа Ильина “О сопротивлении злу силою”, можно считать эпиграфом ко многим другим его сочинениям. Его точка зрения совпадала с позицией многих тогдашних русских интеллигентов. Но ведь сама интеллигенция распространила в народе различные виды идеологических стереотипов и предрассудков, которые обернулись глубочайшим кризисом России. Одним из таких предрассудков Ильин считал философию непротивления силе Льва Толстого. Это было вовсе не просто — решиться на нелицеприятную критику самого Толстого и его последователей с их поистине всероссийским авторитетом и поклонением. Причем Ильин написал не памфлет, а научное исследование, где взгляды Толстого разбираются последовательно, где, собственно, нет ни одного обвинения, которое не было бы подтверждено цитатами.

В общем оценка толстовства такова: проповедовался, говорит Ильин, “наивно-идиллический взгляд на человеческое существо, а черные бездны истории и души обходились и замалчивались. Производилось неверное межевание добра и зла: герои относились к злодеям; натуры безвольные, робкие, ипохондрические, патриотически мертвенные, противогражданские — превозносились как добродетельные. Искренние наивности чередовались с нарочитыми парадоксами, возражения отводились как софизмы; несогласные и непокорные объявлялись людьми порочными, подкупными, своекорыстными, лицемерами”⁴ Так случилось, продолжает Ильин, что учение графа Льва Толстого и его последователей привлекало к себе “слабых и простодушных людей и, придавая себе ложную видимость согласия с духом Христова учения, отравляло русскую религиозную и политическую культуру”⁵