История Фотогена и Никтерис

Прелестный мотылек задел крылышками огромные синие глаза Никтерис. Девушка вскочила и побежала за ним — охваченная не охотничьим азартом, но любовью. Сердце Никтерис — как и любое другое сердце, если очистить его от обломков, — было неиссякаемым источником любви; она любила все, что видела. Но, догоняя мотылька, девушка приметила нечто, лежащее на речном берегу, и, не научившись еще бояться чего бы то ни было, поспешила прямиком туда посмотреть, что это. Добежав до места, Никтерис застыла в удивлении. Еще одна девушка — такая же, как она сама! Но что за странный вид у этой девушки! — и что за невиданный на ней наряд! — и, похоже, бедняжка не в силах двинуться! Может, она мертва? Преисполнившись жалости, Никтерис опустилась на траву, приподняла голову Фотогена, положила ее к себе на колени и принялась поглаживать бледное лицо. Прикосновение теплых рук привело юношу в чувство. Темные глаза, в коих не осталось ни искры былого огня, открылись и поглядели вверх, с губ сорвался странный звук, отголосок страха — не то стон, не то всхлип. Но, увидев склонившееся над ним лицо, юноша глубоко вздохнул и замер неподвижно, не сводя с девушки глаз: эти дивные бездны синевы, проблески небес более приветливых, словно бы излучали храбрость и умеряли его ужас. Наконец, дрожащим, исполненным благоговения голосом, пониженным до полушопота, юноша спросил:

— Ты кто?

— Я — Никтерис, — отвечала незнакомка.

— Ты — порождение тьмы и любишь ночь, — предположил юноша. Страх снова шевельнулся в его сердце.

— Может быть, я и порождение тьмы, — отозвалась Никтерис, — я с трудом понимаю, что ты имеешь в виду. Но я не люблю ночь. Я люблю день люблю всем сердцем; а всю ночь напролет я сплю.

— Как так? — спросил Фотоген, приподнимаясь на локте, и снова уронил голову на колени девушки, едва завидев луну. — Как так? — повторил он. — Я же вижу твои глаза, и они широко открыты!

Никтерис только улыбнулась в ответ и погладила светлые пряди; из его речи девушка не поняла ни слова и решила, что бедняжка не знает, что говорит.

— Так это был сон? — снова заговорил Фотоген, протирая глаза. Но тут в мыслях у него прояснилось, он вздрогнул и закричал: — Ох, кошмар, какой кошмар! Вдруг взять и превратиться в труса! — в ничтожного, жалкого, презренного труса! Мне стыдно — непереносимо стыдно! — и 1так 0страшно! Все это так ужасно!

— Чего же тут ужасного? — спросила Никтерис, улыбаясь, как улыбается мать ребенку, пробужденному от ночного кошмара.

— Все, все, — повторял юноша, — вся эта тьма и рев.

— Друг мой, — отвечала Никтерис, — никакого рева в помине нет. Должно быть, ты обладаешь редкостной чуткостью! То, что ты слышишь, — это только поступь воды и беготня той, милее которой на всем свете не сыщешь. Она невидима, я называю ее "Вездесущая", потому что она навещает всех прочих созданий и утешает их. А сейчас она забавляется от души и радует других, слегка их встряхивая, и целуя, и дуя им в лица. Ну, прислушайся: и ты называешь это ревом? Тебе бы ее услышать, когда она не в духе! Не знаю, почему, но так бывает, и тогда она и впрямь немножко ревет.

— Тут ужасно темно! — проговорил Фотоген. Прислушавшись, пока девушка его увещевала, он убедился, что никакого рева и впрямь не слышно.

— Темно! — подхватила Никтерис. — Кабы тебе оказаться в моей комнате, когда землетрясение убило мою лампу! Я тебя не понимаю. Как ты можешь называть это тьмой? Дай-ка погляжу: да, у тебя есть глаза, и притом большие — больше, чем у мадам Уэйто или Фальки — не такие большие, как мои, полагаю; впрочем, своих я не видела. Но только… ах, вот! — теперь я поняла, в чем дело! Ты ничего не видишь, потому что они такие черные! Разумеется! Тьма слепа. Но не бойся: я стану твоими глазами и научу тебя видеть. Посмотри сюда — на эти трогательные белые существа в траве, с остренькими алыми лучиками, собранными воедино. Ох, как я люблю их! Я бы весь день на них любовалась, на лапушек!

Фотоген присмотрелся к цветам и подумал, что нечто похожее он видел и раньше, только никак не может вспомнить, где. Как Никтерис никогда в жизни не видела распустившейся маргаритки, так он никогда не видел закрытого венчика.

Никтерис бессознательно пыталась отвлечь юношу, помочь ему прийти в себя; и странная, мелодичная речь прелестного создания немало помогла Фотогену позабыть о страхе.

— И ты зовешь это тьмой! — повторила Никтерис, словно сама нелепость подобной идеи приводила девушку в замешательство. — Да я могла бы пересчитать каждую прядь зеленых волос — думаю, именно это в книгах называется травой — на расстоянии двух ярдов! Ты только посмотри на великую лампу! Сегодня она светит ярче, чем обычно; не могу взять в толк, с какой стати тебе так пугаться и говорить о тьме!