Эта церемония, последовавшая за ужасами парижской осады и голода, больше напоминала пышное празднество. Все улицы, которые вели к церкви Сен-Дени, были усыпаны цветами. Король шествовал в сопровождении более чем пятисот дворян, швейцарских и шотландских гвардейцев, флейтистов и барабанщиков. На Генрихе IV был «камзол из белого атласа, отделанный белым шелком, белые туфли, черный плащ и шляпа того же цвета». Повсюду, несмотря на запрет, раздавались крики: «Да здравствует король!». У входа в церковь короля встречал архиепископ Буржский, восседавший на кресле, обитом белым узорчатым шелком.
— Кто вы?
— Я король.
— О чем вы просите?
— Я прошу быть принятым в лоно Римско-католической апостольской Церкви.
— Вы хотите этого?
— Да, я хочу этого и желаю.
Архиепископ протянул коленопреклоненному Генриху кольцо и ввел его в церковь. Король, стоя на коленях перед алтарем, прослушал мессу, произнес клятву, повторно заявил об отречении, исповедался и причастился.
«Да здравствует король!» — кричали все, от мала до велика, «плача от радости». Вечером король отправился верхом на вершину Монмартра, чтобы полюбоваться «Парижем, который стоил мессы».
Обращение Генриха IV в католицизм означало конец Лиги.
В «Диалоге между дворянином и крестьянином», затмившем славу сходной по своей направленности «Менипповой сатиры», четко, словно в политическом наставлении, говорилось: «…не пристало теперь ссылаться на Салический закон, а лишь на милость Бога и Церкви… Если Богу будет угодно дать нам короля-француза, пусть будет благословенно его имя; если короля-немца из Лотарингии, пусть будет благословенно и его имя; если короля-испанца, пусть и его имя будет благословенно. Ведь сейчас важна не нация, а религия…»
С обращением короля в католицизм необходимость в подобных рассуждениях отпала.
Генеральные штаты лишились возможности «выбрать другого короля», нежели Генриха IV, а герцог Майенский был обвинен в чрезмерной мягкости по отношению к радикальным представителям Католической лиги. Другими словами, партия Лиги была сыграна.
Сторонников Генриха IV становилось все больше, и в Лиге начался раскол. Париж был усмирен, народ вернулся к повиновению властям, и оставался единственный враг — испанские войска.
В это время Генрихом овладела мысль объявить войну Филиппу II, чтобы укрепить монархическую власть национальным сплочением французов.
Благодаря своему мужеству король выиграл у испанцев и Лиги битву при Фонтен-Франсез (1595), но скоро потерпел поражение при Дуллене близ Камбре. Правда, это не помешало ему привлечь на свою сторону оставшихся членов Лиги, включая и самого герцога Майенского, который к этому времени уже подчинился и добивался расположения короля.
Испания больше не имела сил вести войну с англичанами и голландцами, грабившими ее колонии. И королева Елизавета решила поддержать Генриха IV, несмотря на его смену веры. Настало время зарыть топор войны между Францией и Испанией. Заключенный тогда Вервенский мирный договор восстановил условия Като-Камбрезийского мира: французский король вновь получил Кале, а судьба Бургундии должна была определиться позже. Но самым важным завоеванием Франции стал мир, подписанный Филиппом II, который умер почти сразу после этого события (1598). Обязанность же восстановления французской экономики была возложена на Максимильена де Бетюна, герцога Сюлли.
Нантский эдикт, о котором сегодня вспоминают в первую очередь, вызвал у протестантов чувство горечи, поскольку для них было очевидно, что король, изменивший своей вере, пытался лишь успокоить католиков. Сподвижники короля по-разному отреагировали на его обращение в католицизм: если будущий герцог Сюлли и дипломат Дюплесси-Морне считали этот шаг необходимым, то Теодор Агриппа д’Обинье сожалел о нем. В основе эдикта и в самом деле лежало желание вернуть протестантов в лоно католической веры. В 148 пунктах нового закона недвусмысленно утверждалась свобода отправления культа по состоянию на 1595 г., кроме того, протестанты получали гарантию безопасности: им разрешалось иметь 150 крепостей, содержавшихся за счет королевской казны. Монарх также выделял средства для служителей протестантского культа и разрешал гугенотам проведение политических собраний в присутствии королевского судьи. Таким образом, этот закон в определенной степени воспроизводил Сен-Жерменский эдикт 1562 г., только с более существенными военными гарантиями.