История Франции

4. Если бы мы не знали об извечном невероятном невежестве народов в области внешней политики, то могли бы подумать, что этот дипломатический триумф обеспечит триумф и министру, который его добился. Но ничего подобного не произошло. Ни на кого не клеветали больше, чем на Мазарини. Против него выдвигались самые постыдные и самые глупые обвинения. Он знал об этом: «Против меня ведутся россказни, из которых следует, что я сговорился с турком и что я отдал бы ему Европу, если бы только мне не помешали… Сегодня утром один торговец объявил, что это настоящий позор… что я получил в Вене двадцать девять миллионов и что парламент это уже обнаружил…» В 1648 г. Париж был на грани восстания. Почему? Да потому, что Францией управляли два иностранца: испанка и итальянец; потому, что не хотели больше кардинала – «главного министра», потому, что финансы были скудны, налоги возрастали, а ренты с ратуши не были уплачены; и, наконец, потому, что идея революции в это время носилась в воздухе, потому что неаполитанцы успешно восстали против своего короля, а англичане своему королю собирались отрубить голову. Подражание – это сильный довод в жизни нации, существует мода как на бунты, так и на убийства. Даже слова могут оказать влияние. Парижский парламент не имел ничего общего с лондонским парламентом, который был представительным собранием, тогда как парижский – сборищем наследственных чиновников. Но оба социальных института носили одно и то же название. Этого оказалось достаточно, чтобы вызвать у парижских парламентариев и у их первого президента определенные мысли. Эти чиновники обладали своими добродетелями: честностью, смелостью и культурой. Воспитанные на классиках, они охотно рассуждали о республиканских свободах. Но они держались за свои должности, за свое имущество, за весь импозантный ритуал церемоний. Это делало их революционерами-консерваторами. То же самое происходило и с теми, кого называли «значительными людьми», – крупными сеньорами и дамами, для которых романтическое восстание добавляло пикантности в распутство их любовных связей. «Герцог де Бофор взял себе в голову, что он может править, – говорит Рец, – на что он был способен не более, чем его камердинер…» А Ларошфуко говорит: «Он создал клику… которую назвал „значительными“… Они условились быть врагами кардинала Мазарини, сделать всеобщим достоянием воображаемые добродетели герцога де Бофора и оказывать ему фальшивый почет, за распространителей которого (они) себя выдавали…» Поведение населения Парижа было гораздо более агрессивным: оно ощущало свою силу, боялось Мазарини гораздо меньше, чем Ришелье, и к тому же обрело вождя в лице прелата-демагога Поля де Гонди (позднее – кардинал де Рец), прекрасного писателя, но амбициозного циника, упорно враждебного Мазарини. «Опуститься до малых сих, – говорил Гонди, – это самый надежный способ сравняться с великими». Коадъютор архиепископа Парижского, своего дяди, впавшего в детство, Гонди занимал прекрасную позицию, с которой легко было выдвинуться в первый ряд.

Робер Нантейль. Кардинал Мазарини в собственной картинной галерее. Гравюра с живописного оригинала Пьера ван Шуппена. 1659