История Французской революции. Том 1

Присылались адрес за адресом. Один был прибит на всех парижских стенах и даже на стенах здания, где заседало собрание. Этот адрес был подписан именем молодого полковника Ахилла Дюшатле. Автор обращался к французам; он напоминал им, какое спокойствие царило во время поездки государя, из чего выводил, что его отсутствие полезнее его присутствия, и присовокуплял, что бегство его равнялось отречению от престола и теперь Людовик XVI и нация развязаны от всяких взаимных обязательств, что, наконец, история исполнена преступлениями королей и нужно отказаться от мысли снова иметь короля.

Этот адрес, приписываемый молодому Ахиллу Дюшатле, в действительности был написан Томасом Пейном, одним из главных деятелей Американской революции. Когда о нем было доложено собранию, депутаты после оживленных прений решили, что должны просто перейти к очередным делам, равнодушием отвечая на все советы и брань, как они постоянно делали до сих пор.

Наконец посланники, которым было поручено составить доклад о поездке в Варенн, представили его 16 июля. В этой поездке, по их мнению, не было ничего преступного, а если бы и было, особа короля была неприкосновенна. Наконец, низложения последовать не могло, потому что отсутствие короля не было достаточно продолжительным и он не сопротивлялся требованиям собрания касательно возвращения.

Робеспьер, Бюзо и Петион повторили все известные доводы против неприкосновенности короля. Дюпор, Варнав и Салль им ответили, и наконец было декретом постановлено, что король не подлежит взысканию по одному факту своего тайного отъезда. К декрету о неприкосновенности лишь прибавили две статьи. Как только об этом решении было заявлено, Робеспьер встал и громогласно запротестовал от имени человечества.

Вечером накануне этого решения в Клубе якобинцев произошло большое смятение. Там была составлена петиция собранию, требовавшая, чтобы оно объявило короля низложенным как изменника, не сдержавшего своих клятв, и позаботилось о замещении его всеми конституционными средствами. Решили снести эту петицию на следующий день на Марсово поле, чтобы каждый там мог подписать ее на Алтаре Отечества. Действительно, на следующий день петицию отнесли на условленное место, и к толпе мятежников присоединилась толпа любопытных, пришедших поглазеть. В эту минуту декрет уже был издан, стало быть, повода к петиции уже не было. Лафайет прискакал и разбил построенные уже баррикады; ему угрожали, даже выстрелили в него, но не попали, хоть и стреляли в упор. Муниципальные офицеры примкнули к нему и кое-как рассеяли чернь. Отряды Национальной гвардии были поставлены наблюдать за отступлением, и на минуту воцарилась надежда, что толпа разойдется, но беспорядки начались опять. Два инвалида, неизвестно как и почему очутившиеся под самым алтарем, были убиты толпой, и тут уже началась неописуемая сумятица.

Депутаты велели собрать муниципалитет и поручили ему наблюдать за общественным порядком. Байи явился на Марсово поле и велел развернуть красное знамя в силу закона о военном положении. Применение силы в этом случае, что бы там ни говорили, было законным. Новые законы следовало либо признать, либо не признавать, но уж если признали – надо было их исполнять. Следовало сделать что-нибудь определенное, что-нибудь такое, чтобы мятеж не укрепился и воля собрания не оказалась подчиненной требованиям черни.

Итак, Байи обязан был, хоть бы и силой, заставить исполнять закон. Он пришел с никогда не изменявшим ему непреклонно твердым мужеством, выдержал несколько выстрелов, из которых, к счастью, ни один в него не попал, но среди гвалта и шума не мог сделать всех требуемых заявлений. Сначала Лафайет велел сделать несколько выстрелов в воздух. Толпа отошла от алтаря, но скоро опять скучилась. Доведенный до крайности, Лафайет скомандовал стрелять. Первый залп положил нескольких мятежников, но число их было после преувеличено: одни говорят, что пострадали всего тридцать человек, другие называют до четырехсот жертв, а самые возбужденные уверяли, будто погибло несколько тысяч. В первую минуту поверили именно самым страшным цифрам, и распространился всеобщий ужас. Этот строгий пример на время угомонил агитаторов. Как водится, все партии были обвинены в возбуждении этого движения, и весьма вероятно, что не одна партия действительно ему содействовала, потому что беспорядок был на руку многим.

Красное знамя