История Французской революции. Том 1

Однако фельяны обступили Лафайета и вместе с ним составили проект письма к собранию. Это письмо, написанное от его имени, должно было выразить его чувства к королю и конституции и его неодобрение всего, что клонилось к ущербу того или другой. Друзья его делились на два разряда: одни подстрекали его, другие удерживали. Но, думая лишь о том, что могло быть полезно королю, которому он присягал в верности, Лафайет написал письмо, не смущаясь ожидавшими его вследствие того опасностями.

Король и королева, хоть и решились к нему не прибегать, дали ему действовать, усматривая в этом письме только перебранку между друзьями свободы. Письмо принесли в собрание 18 июня. Лафайет, начав с порицания действий последнего правительства, которое он, по его словам, собирался обвинить гласно, когда узнал о его удалении, продолжал так: «Недостаточно того, что это правительство избавлено от вредного влияния; общественное дело в опасности, участь Франции главным образом зависит от ее представителей; нация ждет от них спасения, но, создав себе конституцию, предписала им единственный путь, каким надлежит спасать ее».

Заявляя затем о своей неизменной привязанности закону, которому он присягнул, Лафайет описывал состояние Франции, поставленной, по его мнению, между двумя врагами – внешними и внутренними.

«Надо уничтожить и тех и других, но вы будете иметь нужную к тому силу лишь настолько, насколько будете держаться конституции и справедливости… Оглядитесь кругом… Можете ли вы скрыть от себя, что некая партия – скажу прямо, во избежание всякой неопределенности: якобинская партия – причинила столько беспорядков? Ее-то я громогласно в них обвиняю! Организованная точно отдельное государство, имея метрополию и разветвления, слепо руководимая несколькими честолюбивыми вождями, эта секта образует отдельную корпорацию среди французского народа, права которого она противозаконно присваивает себе, подчиняя своему гнету его представителей и уполномоченных.

В публичных заседаниях этой секты любовь к законам обзывается аристократизмом, а нарушение их величается патриотизмом. Там тем, кто напал на Дезиля[50], готовятся триумфы, злодеяния Журдана[51]. находят хвалителей; там рассказ об убийстве, осквернившем город Мец, еще недавно вызвал крики адского восторга!

Неужели они думают избегнуть за всё это нареканий, похваляясь австрийским манифестом, в котором эти сектанты названы? Или они стали священны потому только, что Леопольд произнес их имя? И неужели потому, что мы должны сражаться против иноземцев, вмешивающихся в наши дела, мы освобождены от обязанности избавить наше отечество от домашнего тиранства?»

Напоминая затем о своих давнишних заслугах в деле свободы, исчисляя гарантии, данные им отечеству, генерал отвечал за себя и свою армию и заявлял, что французская нация, если только она не самая низкая во всем мире, может и обязана устоять против заговора государей, объединившихся против нее. «Но, – присовокупил он, – для того чтобы мы, бойцы свободы, плодотворно за нее сражались, необходимо, чтобы число защитников свободы было в наискорейшем времени соразмерено с числом ее противников, чтобы было собрано возможно больше припасов всякого рода для облегчения наших движений, чтобы благосостояние войск, поставка им всего нужного, выдача жалованья, попечение об их здоровье не подвергались более пагубным проволочкам».

Следовали еще другие советы, из которых приводим последний и самый важный: «Пусть царство клубов, вами отмененное, уступит место царству закона; их неправильные покушения – твердому и независимому отправлению учрежденных властей; их разрушающие всякий порядок поучения – истинным началам свободы; их безумствующая ярость – спокойному и упорному мужеству нации, сознающей свои права и защищающей их; наконец, их сектантские комбинации – истинным интересам отечества, которые в минуту опасности и должны соединить всех тех, для кого его порабощение и погибель не составляют предмета зверского наслаждения и гнусного расчета».

Это значило говорить разыгравшимся страстям: остановитесь; партиям – принесите себя добровольно в жертву; потоку – не теки! Однако, хотя совет и был бесполезен, долг требовал дать его. Правая сторона аплодировала письму; левая промолчала. Едва было окончено чтение, как речь уже зашла о печати и рассылке его всем департаментам.

Верньо просил слова и получил его. По его мнению, весьма важно было для свободы, дотоле так усердно защищаемой Лафайетом, провести различие между петициями простых граждан, предлагавших совет или требовавших правосудия, и поучениями вооруженного генерала. Последнему надлежало выражаться не иначе как через министерство, а то свобода погибла. Следовательно, можно было перейти к очередным делам. Тевено возразил, что собрание обязано принять из уст Лафайета истины, которые оно не смело само себе высказать. Это последнее замечание возбудило большой шум. Некоторые члены отрицали подлинность письма. «Даже если не было подписи, – возразил на это депутат Кубе, – никто, кроме Лафайета, не мог его написать».