История Французской революции. Том 1

Нескольких часов оказалось достаточно на все эти декреты; и пока собрание ими занималось, его беспрестанно отрывали другие заботы. Драгоценности, выносимые из дворца, складывались в залу; швейцарцы, дворцовая прислуга, все лица, остановленные в бегстве или спасенные от ярости народа, препровождались туда же как в общее убежище. Толпы просителей то и дело приходили рассказывать о том, что они сделали или видели, или о своих открытиях по поводу мнимых заговоров двора. Произносились всякого рода обвинения против королевского семейства, которое всё это слышало из своего тесного помещения. Людовик XVI спокойно слушал речи и в промежутках разговаривал с Верньо и другими депутатами, помещавшимися совсем близко от него. Запертый в течение пятнадцати часов, он попросил поесть, и поделился тем, что ему подали, с женой и детьми. Это простое требование вызвало гадкие замечания по поводу его будто бы страсти к еде! Маленький дофин глубоко спал на коленях матери, истомленный жарой; молодая принцесса и принцесса Елизавета, с красными от слез глазами, сидели подле королевы. Позади них находились несколько преданных вельмож, не оставивших своего государя в несчастье. Пятьдесят человек, взятых из отряда, конвоировавшего королевскую семью из дворца в собрание, составили ее стражу. И вот из этой-то ложи низверженный монарх смотрел на обломки великолепия своего дворца, присутствовал при уничтожении своей вековой власти и видел, как клочки ее раздавались народным властям.

Шум продолжался не унимаясь; народу не довольно было временного упразднения королевской власти, он требовал полного ее истребления. Петиции за петициями поступали об этом предмете, и в ожидании ответа толпа волновалась за дверями залы, наводняла коридоры, осаждала входы и раза два или три с таким неистовством принималась за двери, что так и ждали, что они будут выломаны, и собрание боялось за несчастную семью, доверившуюся ему. В одну такую минуту Анри Ларивьер, посланный с несколькими другими депутатами унимать народ, вошел и громко воскликнул: «Да, господа, я знаю, я видел, я заверяю, что народ решился тысячу раз скорее погибнуть, чем обесчестить свободу каким-либо актом бесчеловечности, и наверное нет здесь ни одной головы, которая не могла бы рассчитывать на французскую честность». Эти успокоительные и мужественные слова заглушили рукоплескания.

Верньо заговорил в свою очередь и ответил просителям, требовавшим, чтобы декрет о временном упразднении престола был превращен в декрет об окончательном низложении: «Я очень рад, что мне доставляется случай разъяснить намерение собрания в присутствии граждан. Оно постановило временное управление исполнительной власти и созывает Конвент, который бесповоротно решит великий вопрос о низложении. Поступая таким образом, оно осталось в границах своих полномочий, не дозволяющих ему самому сделаться судьей над королевской властью, и обеспечило спасение государства, поставив исполнительную власть перед невозможностью вредить. Таким образом, собрание удовлетворило все потребности, не преступая своей власти». Слова эти произвели благоприятное впечатление, и сами просители, успокоенные ими, взялись вразумить и угомонить народ.

Нужно было прекратить это продолжительное заседание. Собрание приказало принесенные из дворца вещи отнести в коммуну на сохранение, швейцарцев и всех арестованных держать под стражей у фельянов или препроводить в различные места заключения, наконец, королевскую семью содержать в Люксембургском дворце, пока не соберется Конвент. В час ночи, в субботу, 11 августа, королевское семейство проводили в назначенное ему помещение, состоявшее из четырех келий бывших монахов-фельянов. Свита короля расположилась в первой келье, сам король – в другой, королева с сестрою и детьми – в двух остальных. Жена швейцара прислуживала королеве и принцессам, заменив собой толпу дам, еще накануне оспаривавших друг у друга заботу о них.

Заседание было прервано в три часа утра. В Париже было еще неспокойно. Во избежание беспорядков окрестности дворца были иллюминованы и большинство граждан находилось под ружьем.

Таков был этот знаменитый день, таковы его непосредственные результаты. Король и его семейство, пленные, содержались в здании фельянов, а три опальных министра были вновь водворены в своих должностях. Дантон, еще накануне прятавшийся, оказался министром юстиции; Петион сидел у себя дома под арестом, но к имени его, произносимому с восторгом, прибавлялся титул отец народа. Марат выполз из подвала, куда его запрятал Дантон, и теперь, вооруженный саблей, разгуливал по Парижу во главе Марсельского батальона. Робеспьер, который не принимал участия в этих ужасных сценах, ораторствовал у якобинцев и толковал нескольким оставшимся с ним членам о том, как можно использовать победу, о необходимости заменить нынешнее собрание другим и отдать Лафайета под суд.