История Французской революции. Том 1

Вне Парижа никто не подозревал об этих раздорах; французскому обществу ничего не было видно, кроме сопротивления собрания чрезмерной пылкости народа и оправдания Лафайета, которое произнесли вопреки коммуне и якобинцам. Но всё это приписывалось роялистскому и фельянскому большинству; жирондистам продолжали удивляться, равно уважая Бриссо и Робеспьера, а в особенности боготворя Петиона, столько вынесшего от двора в качестве мэра. И никто не осведомлялся, находил ли его Шабо слишком умеренным, оскорблял ли он гордость Робеспьера, относился ли к нему Дантон как к честному, но бесполезному человеку, а Марат – как к заговорщику, подлежащему очищению. Следовательно, Петион всё еще был окружен почтением толпы, но, подобно Байи после 14 июля, он в скором времени должен был сделаться ненавистной помехой, так как не мог одобрять излишеств, которым уже не был в состоянии препятствовать.

Главная коалиция новых революционеров образовалась у якобинцев и в коммуне. Все планы предлагались и обсуждались у якобинцев; потом те же люди отправлялись в ратушу исполнять, в силу своей муниципальной власти, то, что они в своем клубе могли только планировать. Генеральный совет коммуны сам по себе составлял уже род собрания, столь же многочисленного, как и Законодательное, со своими трибунами, бюро, своими, гораздо более шумными, рукоплесканиями и силой, уже гораздо более значительной. Мэр всё еще был президентом этого собрания, прокурор-синдик – его официальным оратором, на которого возлагались все нужные обвинения. Петион уже более не являлся туда.

Прокурор Манюэль, далее уносимый революционной волной, говорил там каждый день. Но владыкой этого собрания был Робеспьер. Он держался в стороне три первых дня после 10 августа и явился, когда уже восстание вполне свершилось. Когда Робеспьер подошел к бюро, чтобы дать проверить свои полномочия, он имел такой вид, будто вступал во владение, а не подчинялся проверке. Гордость его не только не отталкивала, а напротив, удвоила почтение к нему. Его репутация как человека талантливого, неподкупного, постоянного, делала его особой важной и достопочтенной, которую все эти буржуа с гордостью приветствовали в своей среде. Впредь до Конвента, членом которого он надеялся быть, Робеспьер пользовался тут властью более осязаемой, нежели та, которую он имел в Клубе якобинцев над мнениями своих слушателей.

Первой заботой коммуны было прибрать к рукам полицию, ибо во время междоусобицы власть преследовать и арестовывать своих врагов есть самая важная и завидная из властей. Мировые судьи, отчасти обладавшие этой властью, разгневали общественное мнение преследованиями народных агитаторов и вследствие этого, добровольно или нет, находились во вражде с патриотами. Они особенно хорошо помнили того судью, который в деле о Бертране де Мольвиле и журналисте Карра осмелился потребовать к себе двух депутатов. Итак, мировых судей сменили, и все атрибуты, касавшиеся их власти, были переданы муниципальным властям. Собрание в этом случае согласилось с коммуною и постановило, что полиция так называемой общей безопасности будет вверена департаментам, округам и муниципалитетам. Обязанности ее состояли в обнаружении угроз внутренней и внешней безопасности государства; составлении переписи граждан, подозрительных своим мнением или поведением; временном их аресте, рассеянии и даже обезоруживании при необходимости. Эту обязанность должны были исполнять сами муниципальные советы, так что фактически всем граждан поручалось подсматривать за неприятельской партией, на нее доносить и преследовать ее. Понятно, как должна была быть деятельна, но и строга такая демократически устроенная полиция!

Весь совет принимал донос, а наблюдательный комитет коммуны рассматривал его и распоряжался арестом. Муниципалитеты всех городов, имевших население выше двадцати тысяч человек, могли прибавлять особые регламенты к этому закону общей безопасности. Конечно, Законодательное собрание не имело в виду подготовлять таким образом кровавые казни, начавшиеся впоследствии; окруженное врагами внутри и снаружи, оно просто приглашало всех граждан наблюдать за ними, точно так, как призвало всех участвовать в управлении и сражениях.

Парижская коммуна поспешила воспользоваться этой новой властью и устроила множество арестов. Победители, раздраженные вчерашними опасностями и еще больше – опасностями завтрашними, хватали своих врагов, теперь приниженных, но могущих скоро оправиться при помощи иноземцев. Наблюдательный комитет Парижской коммуны был составлен из рассвирепевших людей. Главою их стал Марат, а из всех людей на свете он был самый опасный на подобной должности.