История Французской революции. Том 1

Двадцать шестого августа известие о взятии Лонгви быстро распространилось и вызвало в Париже общее волнение. Весь день шли споры о его достоверности; наконец сомневаться стало невозможно, выяснилось, что крепость сдалась, выдержав бомбардировку в продолжение всего нескольких часов. Брожение было так велико, что само собрание декретом постановило смертную казнь всякого, кто предложит сдать осаждаемую крепость. По требованию коммуны был отдан приказ о том, чтобы Париж с окрестностями в несколько дней поставил 30 тысяч человек, вооруженных и экипированных. При господствовавшем тогда энтузиазме такая поставка не представляла трудности, а число защитников города успокаивало по поводу любой опасности. Никто не мог себе представить, чтобы какие-нибудь 100 тысяч пруссаков могли справиться с несколькими миллионами людей, решившихся обороняться. С удвоенной энергией продолжались работы в лагере под Парижем, и женщины сбирались в церквях и помогали готовить всё необходимое.

Дантон явился в коммуну, и она по его предложению приступила к самым крайним мерам. Решено было составить по секциям перепись всех бедняков и дать им оружие и жалованье, кроме того, был отдан приказ арестовывать подозрительных лиц и отбирать у них оружие. Подозрительными же были названы все подписавшиеся под петицией против 20 июня и декрета о лагере под Парижем. Чтобы привести эту меру в исполнение, решили предпринять повальные обыски домов и организовали их с ужасающей методичностью. Городских застав велено было не отпирать в течение двух суток, начиная с вечера 29 августа, и ни по какой причине никому не выдавать разрешения на выход из города. На Сене поставили брандвахты[54], чтобы и этим путем невозможно было бежать. Окрестным общинам велели арестовывать всякого, кто будет найден в полях или по дорогам. Барабанный бой должен был извещать о начале поисков, и при этом сигнале всякий гражданин обязывался идти домой, а если бы его застали у других, с ним поступили бы как с лицом, заподозренным в учинении сходки. По этой причине все секционные собрания и даже суд должны были на эти два дня прервать свои заседания. В десять часов вечера хождение и езду по улицам следовало прекратить, и город оставался иллюминован в течение всей ночи.

Таковы были меры, принятые для ареста, как тогда говорили, дурных граждан, скрывавшихся с 10 августа. Уже с вечера 27-го числа начались обыски, грозившие заключением под стражу целой партии по доносам другой. Все лица, принадлежавшие ко двору по должности, по званию или по частым посещением дворца; все лица, принимавшие его сторону во время различных роялистских движений; все, кто имел подлых врагов, способных мстить путем доноса, – всех забрали в эти дни. Было арестовано от 12 до 15 тысяч человек.

Этими арестами распоряжался наблюдательный комитет коммуны. Арестованные сначала отводились в комитет секции, а оттуда уже в комитет коммуны. Там с ними проводился краткий допрос об их мнениях и поступках, доказывавших большую или меньшую энергичность этих мнений. Нередко допрашивал только один член комитета, пока прочие, измученные несколькими бессонными днями и ночами, спали по стульям и столам.

Арестанты сначала запирались в ратуше, а потом уже размещались по тюрьмам, где еще оставалось сколько-нибудь места. Там, в этих тюрьмах, оказались представители всех убеждений, всех отмененных званий, наконец, множество простых буржуа, уже считавшихся такими же аристократами, как принцы и герцоги.

Раздоры господствовали в Париже – между республиканцами, которым угрожало прусское оружие, и роялистами, которым угрожали республиканцы. Комитет общей защиты, учрежденный в собрании для обдумывания средств сопротивления врагам, собрался 30 августа и пригласил к себе исполнительный совет на совещание. Собрание было многочисленным, потому что кроме членов комитета явилось множество депутатов, которым хотелось присутствовать на этом заседании. Прозвучало несколько советов. Министр Серван не испытывал никакого доверия к армиям, и не допускал, что с оставленными Лафайетом 23 тысячами Дюмурье может остановить пруссаков. Он не видел между ними и Парижем ни одной позиции, достаточно крепкой, чтобы задержать их. Все были того же мнения на этот счет; предлагали поставить всё население Парижа под стены города, чтобы биться до конца. Речь шла и о том, чтобы в крайнем случае уйти в Сомюр: тогда между врагами и хранителями национальной верховной власти возникнут новые препятствия, новые пространства. Верньо и Гюаде отсоветовали уходить из Парижа. После них заговорил Дантон.

«Вам предлагают покинуть Париж, – сказал он. – Вам небезызвестно, что, по мнению врагов, Париж есть представитель Франции, и уступить им этот пункт – значит выдать им Революцию. Отступить – значит погубить себя. Мы должны всеми средствами продержаться здесь и спасти себя смелостью.