История Французской революции. Том 1

Было два часа пополудни. Измученные войска просили краткого отдыха; Дюмурье согласился и останавился на самых высотах Кюэма и Жемапа. Он рассчитывал, что погоней за неприятелем займется д’Арвиль, которому поручили отрезать австрийцам отступление. Но приказание было дано не совсем четко, так что д’Арвиль стоял перед Бертемоном и без всякой пользы обстреливал окружавшие эту деревню возвышенности. Клерфэ смог отступить под прикрытием Больё, вовсе не тронутого, и оба направились к Брюсселю.

Битва эта стоила австрийцам полутора тысяч пленных, четырех тысяч пятисот убитых и раненых, французам – почти столько же. Дюмурье скрыл свои потери и признался только в нескольких сотнях убитых. Его упрекали в том, что он слишком упорствовал в атаке с левого фланга и центра, вместо того чтобы справа обойти неприятеля и напасть на него с тыла. Эта мысль пришла Дюмурье в голову, когда он приказал д’Арвилю пробираться вдоль Бертемона, но он на ней не остановился. По живости характера, часто мешавшей ему зрело обдумать планы, как и из желания совершить что-нибудь блистательное, он предпочел при Жемапе, как и во всей кампании, атаку спереди. Впрочем, во время сражения Дюмурье выказал необычайное мужество и присутствие духа, воодушевил войска и внушил им геройскую храбрость.

Это крупное дело произвело на Францию большое впечатление. Победа при Жемапе мигом наполнила всю страну ликованием, а Европу заставила вновь изумиться. Везде говорили о хладнокровии, с которым французские войска выдерживали огонь артиллерии, об отваге, с которой они ворвались в редуты; опасность и победа в рассказах даже преувеличивались, и вся Европа снова признала за французами способность выигрывать большие сражения.

В Париже все искренние республиканцы чрезвычайно обрадовались этому известию и начали готовить празднества. Молодой Ренар был представлен Конвенту и пожалован гражданской короной[60] и офицерскими эполетами. Жирондисты из патриотизма и чувства справедливости рукоплескали успеху Дюмурье. Якобинцы, хоть и относились к нему с подозрением, однако тоже рукоплескали из потребности восхищаться успехами революции.

Один только Марат винил французов в способности слишком увлекаться, твердил, что Дюмурье непременно солгал относительно числа убитых, что гора так легко не берется, что он не захватил ни орудий, ни обозов, а австрийцы ушли спокойно, и это скорее отступление, чем поражение. Примешивая к этим обвинениям свою яростную страсть к клевете, он присовокуплял, что фронтовая атака имела единственной целью избиение храбрых парижских батальонов; а его товарищи в Конвенте, у якобинцев, да и все французы, всегда готовые восхищаться, – не кто иные, как ветреники. Сам же он тогда только признает Дюмурье хорошим полководцем, когда вся Бельгия будет покорена и ни один австриец из нее не уйдет, а добрым патриотом Дюмурье окажется, только когда Бельгия будет глубоко проникнута революцией и совершенно свободна.

Битва при Жемапе открыла французам Бельгию. Но потом Дюмурье представились большие трудности, и перед нашими глазами развернулись две поразительные картины: на завоеванной земле Французская революция влияет на революции соседей, торопя их; во французской армии в то же время демагогия проникает в управление с благой целью его очистить и совершенно расстраивает.

В Бельгии имелось несколько партий. Первая, партия австрийского господства, существовала лишь в австрийских армиях, прогнанных Дюмурье. Вторая, состоявшая из дворянства, духовенства, чиновников, всего народа, единодушно хотела независимости бельгийской нации; но эта партия подразделялась еще на две: духовенство и привилегированное сословие хотели сохранить прежнее устройство, прежние учреждения, разграничения сословные и областные, словом, всё, кроме австрийского господства, и имели на своей стороне часть населения, еще очень суеверного и привязанного к духовенству; демагоги же, или бельгийские якобинцы, хотели полной революции и верховенства народа, требовали безусловного равенства.

Каждый присваивал себе из революции то, что было ему удобно. Понятно, что Дюмурье по своим вкусам должен был придерживаться середины между различными партиями. Изгоняя Австрию, против которой сражался, осуждая исключительные притязания привилегированных классов, он всё же не хотел переносить в Брюссель парижских якобинцев и водворять там хозяевами разных Шабо и Маратов. Его задачей было щадить старинное устройство страны и только переделать в ней то, что осталось слишком феодального. Просвещенная часть населения была довольна этими преобразованиями, но трудно было создать из государства единое целое по причине малого согласия между городами и провинциями.