История Французской революции. Том 1

Прения продолжались с 13 до 30 ноября и вызвали всеобщее волнение. Люди, которые не совсем еще увлеклись новыми порядками, которые еще немного помнили 1789 год, доброту монарха и тогдашнюю любовь к нему, не могли постичь, чтобы этот самый король, вдруг переименованный в тирана, был обречен на плаху. Даже допуская, что он имел сношения с иноземцами, они относили эту вину к его слабохарактерности, обстановке, непобедимой любви к наследственной власти и возмущались мыслью о позорной казни. Однако они не смели открыто защищать Людовика XVI. Недавняя опасность, возникшая из-за нашествия пруссаков, и общепринятое мнение о том, что двор был тайным двигателем этого нашествия, возбудили сильное раздражение, которое обрушилось на злополучного монарха и против которого никто не смел восставать. Умеренные ограничивались общим протестом против всех, кто требовал новых мщений: их изображали возмутителями, сентябристами, старавшимися усеять Францию трупами и развалинами. Не защищая Людовика XVI по имени, требовали умеренности к побежденным врагам вообще, советуя остерегаться лицемерной энергии, которая, делая вид, будто защищает Республику казнями, только искала порабощения ее террором и компрометировала в глазах Европы.

Жирондисты еще не говорили. Их мнение скорее предполагалось, чем было известно, и Гора, чтобы иметь предлог к обвинению, уверяла, что они хотят спасти Людовика. Между тем жирондисты находились в нерешительности. С одной стороны, они отвергали принцип неприкосновенности и смотрели на Людовика XVI как на соучастника иноземного нашествия, с другой – они были тронуты столь большими несчастьями и всегда были склонны противиться свирепости своих противников, так что не знали теперь, на что решиться, и хранили двусмысленное и угрожающее молчание.

Другой вопрос в эту минуту волновал и смущал умы не менее предыдущего: вопрос о продовольствии, бывший одной из главных причин раздоров во все периоды революции.

Мы уже видели, скольких трудов и беспокойства вопрос этот стоил Байи и Неккеру в начале 1789 года. Те же затруднения, только в еще больших размерах, предстали и в конце 1792 года. От задержки в торговле предметами не самой первой необходимости может пострадать промышленность, и со временем это отзывается на простых людях; но когда возникает недостаток в хлебе, это немедленно сеет смуты и беспорядки. Поэтому полиция причислила заботу о продовольствии к своим обязанностям, как одну из статей, наиболее влияющих на общественное спокойствие.

В 1792 году в хлебе не было недостатка, но вследствие дурного лета жатва опоздала, а сверх того, за недостатком рабочих рук задерживалась молотьба. Но главная причина скудости припасов была не в том. В 1792-м, как и в 1789-м, отсутствие безопасности, страх грабежей по большим дорогам и притеснений на рынках мешали сельским жителям привозить свои продукты на рынки. Очень скоро поднялся крик, что хлеб скупают. Особенное негодование возникло против богатых хозяев, которых назвали аристократами: их слишком обширные поля подлежали разделу. Чем больше росло против них раздражение, тем менее, конечно, они чувствовали расположения являться на рынки и тем более увеличивался голод. Этому способствовали также и ассигнации. Многие хозяева, продававшие лишь с целью копить деньги, не хотели копить бумагу, изменявшуюся в цене, и предпочитали, чтобы хлеб оставался при них. Кроме того, так как хлеба становилось с каждым днем всё меньше, а ассигнаций – всё больше, несоразмерность между продуктом и его ценностью постоянно возрастала, и дороговизна росла всё более и более решительно.

Как водится при всякой дороговизне, страх возбуждал предусмотрительность, каждому хотелось делать запасы: частные семейства, муниципалитеты, само правительство делали значительные закупки, и хлеб от этого начинал исчезать и дорожал. Особенно в Париже муниципалитет впал в весьма опасную и давнюю ошибку: он скупал хлеб в соседних департаментах, а потом продавал его по цене меньше покупной с двоякой целью – пособить нужде народа и сделаться популярнее. В итоге торговцы, задавленные конкуренцией, уходили в тень, а сельское население, приманиваемое сравнительно низкими ценами, толпами сходилось в город и поглощало большую часть продовольствия, с трудом собранного полицией. Эти дурные меры, внушаемые ложными экономическими понятиями и чрезмерным желанием популярности, убивали торговлю, необходимую главным образом в Париже, где приходилось копить на маленьком пространстве большее количество хлеба, чем где бы то ни было.