Вот как естественные колебания Людовика XVI отражались в свирепом уме, который видел сильное коварство и расчет там, где были только слабость и сожаления о прошлом. За Сен-Жюстом следуют другие ораторы, и все с нетерпением ждут очереди жирондистов. Они до сих пор еще не высказывались, и пора было им объясниться. Мы уже видели, как велики были их колебания, их склонность расчувствоваться и простить Людовику XVI сопротивление, которое они способны были понять больше своих врагов. Верньо сознался нескольким друзьям, что глубоко растроган. Не ощущая, может быть, такого сильного волнения, другие тоже готовы были проявить сочувствие к жертве и придумали средство, ясно изобличавшее и их чувства, и затруднительность их положения: предложили воззвание к народу. Сбросить с себя опасную ответственность, свалить на нацию упрек в варварстве, если бы король был осужден, или в роялизме, если б он был оправдан, – вот в чем состояла цель жирондистов, а это было малодушием.
Если уж их глубоко трогало несчастное положение Людовика XVI, они должны были иметь мужество защитить его сами, а не вызывать между собой войну, отсылая всем сорока четырем тысячам секций, на которые делилась Франция, вопрос, который неминуемо стравил бы все партии и поднял самые бешеные страсти. Надо было сильной рукой захватить власть, иметь мужество самим употребить ее в дело, а не сваливать на народ непосильную задачу, подвергая всю страну неописуемой сумятице. Тут жирондисты дали своим противникам огромное преимущество, сами подсунули им повод распространить слухи о том, что они стараются вызвать междоусобную войну, и подозревать их мужество и искренность. У якобинцев не преминули заметить, что те, кто прямо требуют оправдания Людовика ХЛТ, честнее и более заслуживают уважения, чем те, кто предлагают воззвание к народу. Но так обыкновенно поступают умеренные партии: как и 2 и 3 сентября, жирондисты не решались компрометировать себя ради короля, на которого смотрели как на врага и который, по их убеждению, хотел истребить их иностранным оружием; однако, тронутые положением побежденного врага, они старались защитить его, негодовали на оказываемое насилие и делали всё, что было нужно, чтобы погубить себя, но не то, что нужно было, чтобы спасти его.
Салль, тот из жирондистов, кто усерднее перенимал фантазии Луве и даже превосходил его в сочинении небывалых заговоров, – Салль первым предложил и развил систему воззвания к народу на заседании 27-го числа. Предоставляя республиканцам сколько угодно порицать действия Людовика XVI, признавая, что он заслуживает всей возможной строгости, он, однако, заметил, что Конвент должен совершить не мщение, а великий политический акт, и стал доказывать, что только с точки зрения общественной пользы должно судить о вопросе. В обоих же случаях – осуждения и оправдания – Салль усматривал огромные неудобства. Оправдание будет вечным источником раздоров, король сделается лозунгом всех партий. Память о его проступках будет постоянно ставиться в укор снисходительности Конвента; эта безнаказанность будет публичным скандалом и, может статься, сделается причиной народных восстаний и предлогом для агитаторов. Звери, уже перевернувшие государство вверх дном своими злодеяниями, не преминут, опираясь на этот акт милосердия, совершить новые, так точно, как, ссылаясь на медленность судов, учинили сентябрьскую бойню. Наконец, Конвент со всех сторон будет обвинен в недостатке храбрости, необходимой для прекращения всех этих волнений и основания республики энергичным и грозным примером.
Осужденный же король завещает своей семье все притязания своего рода и завещает их братьям, опасным более него, потому что они не потеряли общего уважения из-за слабости и малодушия. Народ, не видя более преступлений, а только казнь, пожалуй, разнежится и пожалеет короля, а крамольники и в этом настроении найдут средство раздражать граждан против
Национального конвента. Европейские государи хранят мрачное молчание в ожидании события, которое, как они надеются, поднимет общее негодование, и, как только падет голова Людовика, они все, пользуясь этим предлогом, разом нагрянут во Францию, чтобы растерзать ее. Может быть, тогда Франция, ослепленная страданиями, будет упрекать Конвент в поступке, за который поплатится жестокой, разорительной войной.