Беспорядок между тем распространился, на улицах происходили грабежи, уже предлагалось перейти от мелких лавочников к крупным. Депутаты Горы были в отчаянии и уверяли, что всё это устроили переодетые аристократы и роландисты, которые, мешаясь в группы, подстрекали народ к грабежу. Они уверяли, что сами видели в толпе женщин высшего звания, напудренных мужчин, слуг бывших вельмож, которые раздавали ассигнации, увлекая народ в лавки. Наконец, спустя несколько часов, собралась вооруженная сила; Сантерр вернулся из Версаля, были отданы нужные приказания; батальон из Бреста, находившийся в то время в Париже, выказал большое усердие, и грабителей удалось разогнать.
Вечером у якобинцев происходили оживленные споры. Якобинцы сожалели о беспорядках, несмотря на крики трибун. Колло д’Эрбуа, Тюрио, Робеспьер единодушно советовали успокоиться и сваливали все излишества на роялистов и жирондистов. Робеспьер по этому поводу пустился в длинные рассуждения о том, что народ сам по себе непогрешим и не может ошибаться, и что если бы его не вводили в заблуждение, то он никогда не делал бы ничего дурного. Робеспьер уверял, что в группах грабителей жалели покойного короля и хвалили правую сторону Конвента; что он слышал это сам, и, следовательно, не может быть сомнений насчет истинных подстрекателей, завлекших народ. Сам Марат явился и советовал соблюдать порядок, порицая грабежи, которые тем же утром проповедовал в своей газете, и обвиняя в них жирондистов и роялистов.
На следующий день в собрании начались жалобы – вечно одни и те же и вечно бесполезные. Барер с силой восстал против вчерашних беспорядков. Он обратил внимание депутатов на медлительность, с которой власти приступили к усмирению беспорядков, и потребовал, чтобы мэр и главнокомандующий были приглашены для объяснений по этому поводу. Это требование поддержала депутация от секции Бон-Консей. Затем начинает говорить Салль; он требует обвинительного акта против истинного подстрекателя Марата и читает статью, напечатанную накануне в его газете. Много раз уже требовали обвинения возмутителей, в особенности Марата; не могло быть более удобного случая к преследованию, так как никогда еще беспорядок не следовал так скоро за вызовом. Марат, нимало не смущаясь, доказывает с кафедры, что совершенно естественно, когда народ сам расправляется со скупщиками хлеба, так как законы недостаточно эффективны, и что следует отправить в сумасшедший дом тех, кто предлагает обвинить его, Марата. Бюзо предлагает перейти к очередным делам. «Закон точен, – говорит он, – но господин Марат будет придираться к выражениям, присяжные придут в замешательство, а не следует готовить господину Марату торжество перед лицом самого правосудия».
Один депутат требует, чтобы Конвент заявил республике, как вчера утром Марат советовал грабить, а вечером народ уже грабил. Множество предложений следуют одно за другим; наконец Конвент останавливается на предложении сдать всех зачинщиков беспорядков обыкновенным судам. «Что ж! – восклицает Марат. – Издайте обвинительный акт против меня самого: пусть Конвент докажет, что он потерял всякий стыд!» При этих словах поднимается шум, и Конвент в ту же минуту отсылает к обыкновенным судам Марата и всех зачинщиков противозаконных действий, совершенных 25 февраля.
Предложение Барера услышано. Сантерра и Паша требуют к ответу. Принимаются меры против предполагаемых шпионов, иностранцев и эмиграции. В ту минуту уверенность в иностранном влиянии была всеобщей. Накануне велели провести новые домовые обыски во всей Франции с целью арестовать эмигрантов и подозрительных путешественников. В этот же день было возобновлено постановление, обязывавшее иметь при себе паспорт и всем хозяевам квартир и содержателям гостиниц велено было заявлять о своих жильцах; наконец, отдали приказ устроить новую перепись всех граждан, принадлежавших к различным секциям.
Наконец-то против Марата должно было состояться обвинение, и на следующий день он написал в своей газете следующие строки: «С негодованием наблюдая за вечными махинациями врагов общего дела; возмущенный коалицией скупщиков всех родов, объединившихся с целью довести народ до отчаяния нуждою и голодом; скорбя о том, что меры, принимаемые Конвентом для прекращения этих заговоров, не достигают цели; измученный стонами несчастных, которые каждое утро приходят ко мне просить хлеба; я берусь за перо, чтобы обсудить наилучшие средства положить конец заговорам врагов общества и страданиям народа. Простейшие мысли первыми являются нормальному уму, который желает общего блага, нисколько не помышляя о себе; и я спрашиваю, почему бы нам не обратить против злодеев те средства, которые они употребляют, чтобы губить народ и свободу.