История Французской революции. Том 1

Утром 4 апреля Дюмурье поехал на место встречи. Он решил взять с собой только отряд из пятидесяти всадников и, так как они заставили себя ждать, отправился один, распорядившись, чтобы их послали вслед за ним. С ним были Тувено, сыновья герцога Орлеанского, несколько офицеров и слуг. Едва выехав на дорогу к Конде, Дюмурье встречает два батальона добровольцев, вид которых весьма удивляет его, так как он не приказывал им выступать. Он уже хочет сойти с лошади, чтобы войти в дом и написать приказ об их возвращении, как вдруг слышит за собою крики и выстрелы. Батальоны разделяются: часть бросается за ним с криком «Стойте!», другие хотят перерезать ему путь ко рву. Дюмурье спешит вперед со своими спутниками и оставляет добровольцев далеко за собой. Лошадь его не решается перепрыгнуть через ров; тогда он бросается в него один, вылезает на другой стороне, берет лошадь у одного из слуг и во весь опор скачет к Бюри. Проскакав весь день, он приезжает туда вечером, а вскоре после него появляется Макк, уведомленный о происшедшем. Дюмурье пишет всю ночь и уславливается с полковником и принцем о статьях союза, а затем, к великому их изумлению, заявляет о намерении возвратиться в свою армию.

И действительно, рано утром он опять сел на лошадь и в сопровождении нескольких австрийских всадников вернулся в свой лагерь. Солдаты линейных войск обступили его и демонстрировали все знаки привязанности к нему; однако много было мрачных, унылых лиц. Известие о бегстве Дюмурье в Бюри, к неприятельской армии, и вид имперских драгун произвели впечатление, пагубное для Дюмурье, но делавшее честь французским солдатам и счастливое для дальнейшей судьбы Франции. Дюмурье узнал, что артиллерия, как только получила известие о том, что он предался австрийцам, бросила лагерь, и удаление этой столь влиятельной части армии привело остальную в уныние: целые дивизии уходили в Валансьен к Дампьеру. Тогда Дюмурье осознал, что придется окончательно оставить армию и опять перейти к имперским войскам. За ним последовал многочисленный штаб, в том числе Тувено, сыновья герцога Орлеанского и все гусары Бершини.

Принц Кобургский и полковник Макк, с которым Дюмурье подружился, обошлись с ним очень любезно и возобновили разговоры о вчерашних предложениях, приглашая его сделаться главой новой эмиграции, которая отличалась бы от кобленцской. Но по прошествии двух дней генерал сказал австрийскому принцу, что думал выполнить свой план относительно Парижа руками французских солдат, имея австрийцев только помощниками, и что ему, французу, не подобает идти во главе иноземных войск. Он просил паспорт в Швейцарию, и ему дали паспорт тотчас же. Вследствие большого уважения к его талантам и малого – к его политическим принципам австрийцы обошлись с ним не так, как с Лафайетом, который томился в ольмюцских казематах за свое героическое упорство.

Так закончилась карьера этого замечательного человека, выказавшего подлинную многосторонность талантов – дипломатического, административного, военного – и мужество всех родов – гражданское, мужество человека, выстаивавшего бури ораторской кафедры, солдата, не обращавшего внимания на неприятельские ядра, полководца, выпутывавшегося из отчаянных положений. Но этот человек, не имея ни нравственных правил, ни нравственного авторитета, а только влияние гения, быстро истощился в этом коловращении; он всей своей судьбой старался бороться против Революции и блистательно доказал, что личность тогда только превозмогает страсть нации, когда эта страсть истощена.

Переход Дюмурье к неприятелю нельзя извинить ни аристократическим упрямством Буйе, ни щепетильностью Лафайета, ибо он терпел всевозможные беспорядки до тех пор, пока эти беспорядки не мешали ему. Своим отступничеством Дюмурье ускорил падение жирондистов и великий революционный кризис.

Впрочем, не следует забывать, что этот человек, хоть и не имел ни к какому делу привязанности, разумом предпочитал свободу; не следует забывать, что он искренне любил Францию и, когда никто не верил в возможность сопротивления иноземцам, попытался и поверил во французов больше самих французов; что при Сент-Мену он научил войска хладнокровно смотреть в лицо неприятелю; что при Жемапе он их воспламенил и снова поставил Францию в один ряд с первыми державами; наконец, не следует забывать, что если он и бросил Францию, то прежде он спас ее. К тому же Дюмурье прожил остаток жизни вдали от отечества, и нельзя не сожалеть о том, что этот человек пятьдесят лет жизни провел в придворных интригах, тридцать – в изгнании и только три – на поприще, достойном его способностей.