История Французской революции. Том 2

Конвент запретил мелочным торговцам являться на рынки ранее известного часа. Он вынужден был издать декрет о том, чтобы одни только мясники могли покупать скот и чтобы жатвы не продавались до сбора. Словом, всё перевернулось вверх дном: люди, обыкновенно даже самые далекие от торговых спекуляций, теперь только и стерегли каждое изменение в курсе ассигнаций, чтобы поживиться разницей в цене.

Мы видели выше, что Конвент двум проектам по ассигнациям предпочел третий, заключавшийся в том, чтобы продавать национальные имущества не с аукциона, а просто за тройную цену. Как только вышел новый закон, желающих явилось чрезвычайное множество. Как только стало известно, что достаточно явиться первому, чтобы получить владение, покупатели посыпались со всех сторон. На некоторые владения было подано до нескольких сотен заявлений; в Шарантоне оказалось триста шестьдесят желающих купить имение, принадлежавшее Отцам милосердия[23], на другое владение явилось до пятисот желающих. Простые приказчики, люди без состояния, но получившие внезапно значительные суммы ассигнациями, спешили подать заявление о своем желании купить какое-нибудь владение. Так как сразу платить следовало только шестую часть цены, а остальное можно было доплатить через несколько месяцев, то за ничтожные суммы покупали большие имения, которые потом перепродавали другим, не поспевшим вовремя.

Стало быть, план Бурдона, депутата Уазы, увенчался полнейшим успехом и позволял надеяться, что большая часть имуществ скоро будет распродана и можно будет изъять ассигнации из обращения или они поднимутся в цене. Оценка 1790 года во многих случаях была не очень верна. Владения духовенства, и в особенности Мальтийского ордена, были отданы в аренду за ничтожную плату; арендаторы доплачивали остальную цену взятками управляющим, и эти взятки нередко равнялись сумме вчетверо большей, чем арендная плата. По этому расчету терялось, конечно, много; но надо было покориться или, пожалуй, уменьшить потерю, назначив цену вчетверо, а не втрое большую против оценки 1790 года.

Ревбель и множество депутатов этого не понимали; они видели только явную потерю и стали говорить, что так нельзя проматывать собственность Республики; что этим ее лишают последних средств. Со всех сторон поднялся крик. Те, кто не понимал вопроса, и те, кто с прискорбием смотрел, как распродавалось имущество эмигрантов, соединили свое усилия, чтобы добиться хотя бы временной отмены декрета. Баллан и Бурдон, депутат Уазы, с жаром защищали его, но не сумели привести главного довода в его пользу: не напомнили, что не следует требовать больше того, что покупатели в состоянии заплатить. Они только отметили, что денежная потеря, в сущности, не так велика, как кажется, а вознаграждается немедленным прекращением финансового кризиса и возможностью поднять курс ассигнаций, прекратить биржевую игру, наконец, немедленно передать все национальные имущества частной промышленности и отнять всякую надежду у эмигрантов.

Но декрет все-таки был временно отменен. Конвент предписал местным администрациям продолжать принимать заявления, чтобы все национальные имущества стали известны и можно было составить более точный список. Несколько дней спустя декрет был отменен окончательно, и решили, что владения будут продаваться по-прежнему с публичных торгов.

Так средство к прекращению кризиса было найдено, испытано и – брошено; и опять страна впала в бедственное положение, из которого могла бы выйти. Однако, хоть и не делалось ничего для поднятия курса ассигнаций, но нельзя было упорствовать в ужасной лжи – номинальной ценности, разорявшей и Республику, и ее жителей. Следовало возвратиться к часто повторяемому предложению – уменьшить ценность ассигнаций. Принялись искать другое мерило – не деньги, не хлеб и не время. Выбор пал на количество выпусков. В принципе верно, что, соразмерно увеличению выпускаемого в обращение количества денег, увеличивается и цена на все товары. Конвент установил постепенный масштаб, начиная с того времени, когда было в обращении только на 2 миллиарда ассигнаций: при всякой уплате ассигнациями платящий должен добавлять одну четверть сверх первоначальной суммы на каждые 500 миллионов, прибавившиеся в обращении. Так, если следовало платить 2 тысячи франков по условию, заключенному, когда в обращении находилось 2 миллиарда, то следовало платить 2500, когда в обращении оказалось уже 2 миллиарда 500 миллионов; 3 тысячи – когда стало 3 миллиарда и т. д. И теперь, наконец, когда в обращении было 10 миллиардов, приходилось платить вместо 2 тысяч – 10 тысяч франков.

Тех, кто смотрел на демонетизацию как на банкротство, эта мера не должна была особо успокоить, потому что ассигнация все-таки теряла огромную часть своей денежной ценности. К тому же каждый выпуск должен был и впредь уменьшать ценность ассигнации на известную, неизменную долю.