История Гарнета (ЛП)

Теперь моя очередь содрогнуться. У дочери Дома Локонов прыщи, кривые глаза и глубокая неизменная любовь к наблюдению за птицами.

— Ох, Карнелиан, — добавляет она, когда я открываю дверь, чтобы уйти. — Если мы хотим найти тебе мужа, как полагается, то тебе необходим компаньон. Он прибудет сегодня после обеда.

Карнелиан выглядит так, будто Самая Длинная Ночь наступила раньше.

Этим вечером мне впервые удается побыть рядом с суррогатом.

Мать позвала семью Отца на ужин. Лакей объявляет меня, и я вальяжно захожу в столовую, как всегда последний. Мать жалуется на это, но именно она научила меня манере опаздывать.

Суррогат испуганно смотрит на меня. Интересно, она боится только меня или всех вокруг.

— Мама, Папа, — говорю я, беря предложенный бокал шампанского. — Я опоздал?

У Матери дергается мускул рта.

— Не присесть ли нам? — с живостью говорит Отец.

Компаньон, которого Мать купила для Карнелиан, очень хорош собой даже для компаньона, что о многом говорит. Он тот час же становится мне неприятным. Она сидит рядом с ним с восторженным выражением лица.

Тетя Айолит времени не теряет и травит шуточки о тратах на Карнелиан, а Мать быстро к ним присоединяется.

— Вижу, что вы наконец достали ей компаньона, — говорю я со ртом, полным свеклы, потому что стало трудно смотреть на Карнелиан с ее видом раненого щенка. Я вытираю рот салфеткой и протягиваю ему руку. — Я Гарнет, кстати.

Мне нравится представляться таким образом. Быть не может, что этот парень не знает, кто я такой. Но мне интересно посмотреть, как он отреагирует.

— Эш Локвуд, — вежливо говорит он, пожимая мне руку.

Хм. Ни проблеска узнавания. Он хорош.

— Он красавец, правда, сестренка? — говорю я. — Во сколько он тебе обошелся, Мама?

Я был лишь слегка вознагражден, видя, как раздуваются ноздри у Матери, прежде чем компаньон вклинивается и плавно переводит разговор в сторону библиотеки Матери. Затем следует обычный монолог Матери о Доме-Основателе — история, обязанности и все остальные скучные вещи. Суррогат кажется заинтересованной только в еде и компаньоне, судя по тому, на чем больше всего задерживается ее внимание. Она не произносит ни слова. Может, я принимаю это как должное, но, сидя за столом с таким количеством людей (и принужденный наблюдать за ней под угрозой остаться без титула), я внезапно нахожу странным, что никто не считает ее молчание необычным. Карнелиан по своему желанию может говорить какие угодно глупости. Даже компаньон может представляться и пожимать мне руку.

Не знаю, что случилось — либо эти мысли, либо, может быть, вино — но, когда Мать и тетя Айолит начинаю разговор о недавно умершем суррогате, я вдруг обнаруживаю, что говорю.

— О, уже начался сезон охоты на суррогатов? — говорю я. То есть все знают, что соперничающие дома похищают суррогатов друг у друга, чаще до того, как они беременеют. Полагаю, этот суррогат должна знать. Она может даже быть благодарной, что ее купил Дом с такой репутацией. — Лучше будь осторожна, новенькая. Этот год с подачи драгоценной ручонки Курфюрста обязан быть жестким.

У нее кровь от лица отливает, и на секунду я задумываюсь, что, может быть, она и не знает обо всем этом соперничестве и кровавом спорте. Но она же знала о суррогате Курфюрстины — то есть она была на похоронах и все такое.

Мать встает и бьет ладонью по столу, заставляя звякнуть столовое серебро.

— Ты покинешь этот стол немедленно, — говорит она.

Я допиваю остатки вина и встаю. — С удовольствием, — говорю я, отвешивая ей карикатурный поклон, прежде чем уйти. Это хуже, чем то, что было на ужинах раньше. Мне не нравится пытаться уследить за таким большим количеством тем, когда я просто пытаюсь поесть и напиться.

Я прохожу мимо Аннабель, которая со служанкой Карнелиан ждет снаружи, и она видит мое яростное выражение лица. Словно маленькая белая тень, она следует за мной в библиотеку. Я падаю на один из диванов.

— Как ты думаешь, меня подменили при рождении? — спрашиваю я ее.

Она смотрит на меня, удивленная и сбитая с толку одновременно.

— Я ненавижу свою мать. Я не похож на своего отца. — Я приподнимаюсь на локте. — В нижних округах дети выглядят как их родители. Это кажется… нормальным?

Она пожимает плечами, затем кивает. Я не знаю, откуда идут эти мысли. Словно наблюдение за суррогатом заставляет меня думать о тех вещах, над которыми я раньше не задумывался. И в моем присутствии этот суррогат в прямом смысле ничего не делала, только ела и выглядела испуганной.

— Она умеет говорить, верно? — спрашиваю я.

Аннабель вопросительно поднимает бровь.

— Суррогат, — объясняю я. — Никогда не слышал, чтобы она разговаривала.

Аннабель округляет глаза, будто поверить не может, что я задаю этот вопрос.

Да

— Она… умная? — Я не знаю, что спросить. Почему вообще Люсьен дал мне это глупое поручение? Я пытаюсь нащупать что-нибудь конкретное. — Ты говорила, что она играет на виолончели, верно?

При упоминании инструмента Аннабель прижимает руку к груди, и ее лицо становится мечтательным.

— Это означает, что она хороша?

Она игриво шлепает меня своей доской.

Лучше

— Лучше, чем хороша?