- Какая жалость, что на свете есть уже герцогиня Гамильтон, - шепнул мистер Сент-Джон, который выпил больше и, однако, держался лучше многих других; и тут мы все перешли в гостиную, где дамы сидели за чаем. Что же до бедного Дика, то его нам пришлось покинуть в одиночестве за обеденным столом, изрыгающего строки "Похода", в которых величайший поэт увековечил величайшего полководца мира; а когда Гарри Эсмонд заглянул туда полчаса спустя, он уже достиг следующей ступени и горькими слезами оплакивал вероломство Тома Боксера.
Невзирая на яркое освещение, гостиная показалась темна бедному Гарри. Беатриса едва говорила с ним. После отъезда милорда герцога она взялась за следующего по рангу и сосредоточила весь огонь своих взглядов и чары своего остроумия на молодом лорде Эшбернхэме. Большинство гостей уселось за карты, а мистер Сент-Джон зевнул прямо в лицо миссис Стиль, которая перестала его забавлять, затем с присущей ему живостью и блеском побеседовал с леди Каслвуд, красоту которой он во всеуслышание объявил более утонченною, нежели красота ее дочери, и, наконец, распростился со всем обществом и отбыл. За ним вскоре последовали и остальные, причем милорд Эшбернхэм задержался дольше всех и все метал пламенные взгляды в сторону улыбающейся молодой соблазнительницы, которая не его первого сумела обратить в рабство.
Разумеется, мистер Эсмонд, на правах родственника, оставался после всех; уже одна за другой отъехали кареты, уже портшез его тетки, окруженный факелами, свернул к Челси и скрылся в темноте, уже разошлись горожане, высыпавшие на площадь поглазеть на непривычное скопление карет и возков, факельщиков и лакеев, а он все медлил уходить. Бедняга еще ждал, - быть может, красавица удостоит его улыбки или доброго слова на прощание. Но ее утренние восторги испарились или же она соизволила изменить свое расположение духа. Она пустилась насмешничать над непривлекательной наружностью леди Бетти и передразнивать вульгарные манеры миссис Стиль; потом зевнула, прикрыв рот ладошкой, зажгла свечу, повела плечами и, задорно присев перед мистером Эсмондом, отправилась спать.
- День так хорошо начался, Генри, что я надеялась, он закончится лучше. - Вот все, чем могла утешить бедного Эсмонда его любящая госпожа; и, одиноко бредя в потемках домой, он размышлял с горечью в сердце и едва ли не с ожесточением о жертве, которую принес. "Она бы меня захотела, - думал он, будь у меня громкое имя, которое я мог бы предложить ей. Если б не слово, данное ее отцу, и титул и возлюбленная - все было бы моим".
Должно быть, тщеславие сильнее всех прочих страстей в человеке, ибо я краснею даже ныне, вспоминая унижения этих давно минувших дней, память о которых все еще причиняет боль, хоть жар обманутых желаний угас много лет назад. Потомок автора этих записок, которому когда-нибудь они попадут в руки, знавал ли когда-либо подобное поражение и позор? Доводилось ли ему стоять на коленях перед женщиной, которая слушала его, и играла им, и смеялась над ним, которая ласковым воркованием и взглядом, говорившим "да", заставила его пасть к ее ногам, а потом повернулась спиной и бросила его. Мистеру Эсмонду пришлось пройти через все это; и он покорялся, и восставал, и, понурив голову, возвращался для новых унижений.
После этого дня карета молодого лорда Эшбернхэма то и дело стала появляться на Кенсингтон-сквер; мать его нанесла визит госпоже Эсмонд, и на любом собрании в городе, которое молодая фрейлина украшала своим присутствием, можно было наверняка встретить этого джентльмена, всякую неделю щеголявшего в новом платье и разубранного всем, что только могли доставить ему его портной и вышивальщик. Милорд постоянно осыпал любезностями Эсмонда, приглашал его к обеду, предлагал своих верховых лошадей и тысячею других способов довольно неуклюже выражал ему свое почтение и расположение. Наконец однажды вечером, явившись в кофейню уже достаточно разгоряченным и раскрасневшимся от вина, милорд бросился к Эсмонду и вскричал:
- Порадуйтесь за меня, дорогой полковник, я - счастливейший из людей!
- Счастливейшему из людей не требуется, чтобы за него радовались другие, - возразил Эсмонд. - Какова же причина столь неизъяснимого блаженства?
- Как, вы еще не слыхали? - сказал тот. - Вы ничего не знаете? Я думал, вам, как члену семьи, сказали уже: очаровательная Беатриса обещала быть моей.
- Что! - крикнул мистер Эсмонд, который в это самое утро провел с Беатрисой несколько счастливых часов, - писал ей стихи, а она пела их под аккомпанемент клавикорд.