История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим

Приехав домой в милый сердцу Каслвуд на третьем году своего ученья в университете (где он успел достигнуть некоторого отличия, ибо латинская поэма, сочиненная им на смерть герцога Глостера, сына принцессы Анны Датской, удостоилась медали и открыла ему доступ в общество избранных университетских умов), Эсмонд нашел, что его маленькая приятельница и ученица Беатриса переросла свою мать и превратилась в стройную и прелестную девочку-подростка, у которой на щеках цвели розы здоровья, глаза сияли, как звезды в лазури, бронзовые волосы вились над прекраснейшим в мире юным челом, а осанка и выражение надменного и прекрасного лица напоминали знаменитую античную статую Дианы-охотницы - горделивую, быструю и властную, разящую насмерть стрелами и взглядом. Гарри в изумлении созерцал юную красавицу, мысленно сравнивая ее с Артемидой, чей колчан и звенящий лук несут гибель детям Ниобеи; временами, однако, она казалась ему застенчивой и нежной, точно Луна, кротким светом озаряющая Эндимиона. Это прекрасное создание, эта юная сияющая Феба далеко еще не распустилась в своем полном блеске; но наш молодой школяр, у которого голова была полна поэтических грез, а сердце билось неосознанными, быть может, желаниями, был ослеплен лучами этого восходящего светила и готов взирать на нее (пусть лишь как на "звезду, что всех затмила блеском в недостижимой высоте") с беспредельным восторгом и удивлением.

Она всегда, с самого нежного возраста, была кокеткой и привыкла испытывать действие своих капризов и ревнивых вспышек, прихотливых шалостей и ласковых улыбок на всех, кто только оказывался вблизи нее; она стравливала нянек в детской и строила глазки конюху, едучи на крупе его лошади. Она была любимицей и тираном отца и матери. С каждым из них она втайне вела нескончаемую и сложную игру: то расточала ласки, то становилась холодна; если нужно, пускала в ход слезы, улыбки, поцелуи, лесть; когда мать - что случалось нередко - сердилась на нее, она бежала к отцу и, укрывшись под его защитой, продолжала донимать свою жертву; когда же оба они бывали недовольны ею, она переносила свою нежность на слуг или выжидала удобного случая вернуть расположение родителей, рассмешив их какой-нибудь неожиданной выходкой или умилостивив покорностью и деланным смирением. Она была saevo laeta negotio {Рада злую игру играть (лат.).}, подобно той непостоянной богине, которую воспел Гораций и чьей "злобной радости" посвятил столь благородные строки один из наших великих поэтов, ибо даже он, при всем своем мужестве и славе, не нашел в себе силы противостоять женскому коварству.

Года за три до того она, в ту пору всего лишь десятилетнее дитя, едва не рассорила Гарри Эсмонда с его приятелем, добродушным, флегматичным Томасом Тэшером, в жизни ни с кем не затевавшим ссоры, пересказав последнему какую-то глупую шутку, которую Гарри отпустил на его счет (то была пустяковая и безобидная насмешка, но у двух старых друзей дело чуть не дошло до рукопашной, и я думаю, что это особенно понравилось бы виновнице происшествия); с тех пор Том всегда норовил держаться от нее подальше; это внушало ей уважение, и она всячески старалась подольститься к нему при встрече. Гарри уломать было легче, ибо он больше любил девочку. Если ей случалось напроказить, наговорить дерзостей или чемнибудь обидеть своих друзей, она не пыталась загладить вину признанием или раскаянием, но вовсе отпиралась от нее, так упорно и так, казалось бы, бесхитростно отстаивая свою правоту, что невозможно было усомниться в ее доводах. Покуда она была ребенком, дело ограничивалось проказами; но с возрастом присущая ей сила становилась все более пагубной - так котенок сперва играет мячом, а после, выпустив когти, бросается на птичку. Но не следует воображать, что все эти наблюдения были сделаны Гарри Эсмондом в тот ранний период его жизни, историю которого он ныне пишет, - многое, о чем здесь упоминается, открылось ему лишь значительно позднее. В описываемое же время и даже долгие годы спустя все, что ни делала Беатриса, казалось ему хорошо или по меньшей мере простительно.