История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим

Эль действовал на наших лошадей лучше шпор, и мы так быстро проскакали весь оставшийся путь до Лондона, что с наступлением сумерек были уже в Кенсингтоне. Слуга мистера Эсмонда остался в Рочестере, чтобы позаботиться об уставших лошадях, нам же были поданы свежие. Дорогою полковник, едучи рядом с принцем Уэльским, подробно рассказал ему обо всех своих действиях, назвал имена друзей, которые посвящены были в тайну, и тех, кому принц вполне мог довериться, а также всячески умолял его королевское высочество соблюдать величайшую осторожность, ничем не выдать себя прежде, чем наступит пора открыто явиться перед своим народом. В Лондоне, по словам Эсмонда, полно сторонников принца; десятки людей состоят в деятельной переписке с Сен-Жерменом; якобиты, тайные и явные, имеются повсюду: высокопоставленные особы и безвестные горожане, придворные и члены парламента, священники и купцы из Сити. У принца есть множество друзей в армии, в Тайном совете и среди государственных чиновников. Но небольшая кучка людей, задумавшая смелый шаг, для осуществления которого и решено было привезти брата королевы на родину, считает особенно важным сохранить его пребытие в тайне до тех пор, пока не наступит подходящий момент; нужно, чтобы его появление одинаково ошеломило и друзей и врагов; тогда враги, застигнутые врасплох, не успеют сплотиться и приготовиться к отпору. Что же до друзей, то их мы опасались едва ли не более, чем врагов. Всяческие сплетни и небылицы, которые передавались из Лондона в Сен-Жермен якобитскими агентами, уже нанесли неисчислимый вред делу принца и не раз вводили его самого в досаднейшее заблуждение, и от этой-то опасности участники настоящего предприятия [107] и хотят предостеречь того, кто должен явиться в нем главным действующим лицом.

Под вечер путники достигли Лондона и, оставив лошадей на почтовом дворе против Вестминстера, переправились на пароме через Темзу, туда где их уже дожидалась карета леди Эсмонд. Спустя еще час мы прибыли в Кенсингтон, и хозяйка дома обрела наконец долгожданную радость — после стольких лет разлуки вновь прижать к сердцу сына, который, со своей стороны, при всем свойственном ему легкомыслии, всегда хранил самую нежную привязанность к матери. От этого непосредственного выражения своих чувств ее не удержало ни присутствие слуг, ни то обстоятельство, что спутник лорда Каслвуда также вступил уже в дом. Эсмонду пришлось по-французски напомнить ему о необходимости снять шляпу; Батист, с поистине непостижимым легкомыслием то и дело забывал свою роль; еще по дороге в Лондон отдельные слова и фразы чужеземца, замечания, оброненные вскользь и обнаружившие полнейшее незнание страны, которою он, явился управлять, не раз болезненно задевали чувства джентльменов, составлявших его эскорт; и каждый из них не мог не признаться себе, что, пожалуй, принцу следовало бы вести себя иначе; что и веселый смех и легкое — чтобы не сказать непристойное — содержание его беседы едва; ли приличествовали такой высокой особе и в столь торжественных обстоятельствах. И вместе с тем мы знали, что в нужный час он умеет явить и достоинство и величие. Все мы были свидетелями его отважного поведения на поле боя. Эсмонду довелось однажды прочесть копию собственноручного письма принца, писанного, когда английские друзья стали уговаривать его отречься от своей религии, и мужественный и исполненный достоинства тон его отказа произвел неизгладимое впечатление на полковника.

Замечание, сделанное мистером Эсмондом, заставило мсье Батиста слегка покраснеть, но он тотчас же снял шляпу и сказал:

— Tenez, elle est jolie, la petite mere; Foi de Chevalier! elle est charmante, mais l'autre, qui est cette nymphe, cet astre, qui brille, cette Diane, qui descend sur nous? [108] — И, сперва отступив на шаг, он тотчас же бросился вперед, навстречу Беатрисе, которая в эту минуту спускалась с лестницы. Она, впервые за этот год, сняла дома траур; на шее у нее сверкали бриллианты, подаренные полковником, — согласно уговору, она должна была надеть их в день приезда короля; и сама она походила на королеву в лучезарном блеске и поистине царственном великолепии своей красоты.

Даже Каслвуд был поражен этой красотой; он попятился назад и такими глазами смотрел на сестру, точно никогда прежде не знал (да так это, верно, и было), как чудно хороша она; и мне показалось, что он покраснел, целуя ее. Принц не мог отвести от нее восхищенного взора; все наставления вылетели у него из головы, он думать забыл про свою роль подчиненного и про маленький, почти невесомый баул, который должен был нести в руках. Он устремился вперед, едва ли не оттеснив милорда виконта. По счастью, внимание слуг отвлечено было в другую сторону, иначе они тотчас подумали бы, что это не слуга иди, во всяком случае, весьма дерзкий нахальный слуга.

Пришлось полковнику Эсмонду снова окликнуть нарочито громким и повелительным тоном: