История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим

— Тут фаворитка сделала мне едва заметный знак отойти, — продолжала Беатриса, — и я повиновалась, хотя мне до смерти хотелось услышать, что будет дальше; затем она наклонилась к королеве и что-то шепнула ей, отчего та вздрогнула, издала какое-то бессвязное бормотание и, ухватясь за ручку кресла, вперила в принца испуганный взор. Он меж тем подошел к ней вплотную, потом заговорил быстро и вполголоса; мне удалось только разобрать слова: "отец, благословить, прощение"; и вдруг я увидела, как он упал на колени, вытащил какую-то бумагу, спрятанную у него на груди, и протянул королеве; но та при виде ее вскрикнула, всплеснула руками и отдернула ту руку, которую принц ловил, чтобы поцеловать. Он, однако же, продолжал говорить, оживленно жестикулируя, и то прижимал руки к груди, то, напротив, разводил их в стороны, как бы желая сказать: "Вот я, брат ваш, весь перед вами и в вашей власти". Леди Мэшем, зайдя с другой стороны кресла, также опустилась на колени и что-то говорила весьма горячо и настойчиво. Она схватила руку королевы и подняла бумагу, которую выронила ее величество. Потом принц встал и сказал что-то, словно намереваясь уйти; фаворитка же сперва с удвоенным пылом продолжала убеждать в чем-то свою госпожу, потом вскочила, побежала за принцем и опять подвела его к креслу. Снова он опустился на колени и, завладев рукою королевы, которую она на этот раз не пыталась отнять, стал покрывать ее бесчисленными поцелуями, а миледи все это время не переставала нашептывать королеве, перемежая мольбы вздохами и рыданиями. На ее величество словно нашло оцепенение; она только молча мяла в свободной руке бумагу, которую ей дал принц, потом вдруг несколько раз пронзительно вскрикнула и забилась в истерическом припадке. "Довольно, сэр, хватит на этот раз", — услышала я голос леди Мэшем. Лакей, отошедший было за Банкетный павильон, бежал уже к нам, встревоженный криками.

"Скорее врача", — сказала леди Мэшем, и я бросилась за доктором А., который тотчас же вместе с епископом поспешил на мой зов. Леди Мэшем успела шепнуть принцу, что все идет как нельзя лучше и чтобы завтра он с утра был наготове; и принц уехал в дом епископа Рочестерского, где его ожидали кое-кто из друзей. Итак, решительный ход сделан, — заключила Беатриса, опускаясь на колени и складывая руки на груди. — Боже, храни короля! Боже, храни короля!

После того как Беатриса окончила свой рассказ, и волнение ее несколько улеглось, мы осведомились, когда можно ожидать возвращения принца, и услышали в ответ, что он, возможно, проведет день у епископа Эттербери. При этом известии слушатели Беатрисы обменялись взглядами: ясно было, что у всех троих промелькнула одна и та же мысль.

Но кто возьмет на себя объявить ей о принятом решении? Мсье Батист, или, иначе говоря, Фрэнк Каслвуд, густо покраснел и взглянул на Эсмонда; полковник закусил губу и с позором отступил в тыл, к балкону; пришлось леди Каслвуд начать разговор, который заведомо не предвещал ничего хорошего.

— Мы рады тому, что нашего гостя нет дома, — сказала она мягким, задушевным голосом, взяв дочь за руку.

Беатриса сразу насторожилась, точно почуяла опасность, и подозрительно оглядела нас всех.

— Рады? — переспросила она, и грудь ее начала вздыматься от волнения. Разве он уже успел надоесть вам?

— Кое-кому здесь он чересчур уж пришелся по сердцу! — крикнул Фрэнк Каслвуд.

— Кому же? Вам, милорд, или матушке, которой завидно, что он пьет за мое здоровье? Или, может быть, главе нашего рода (тут она с высокомерным выражением повернулась к полковнику Эсмонду); то-то он за последнее время донимает короля своими проповедями.

— Мы не хотим сказать, что ты допускала излишние вольности в обращении с его величеством.

— Весьма признательна, сударыня, — сказала Беатриса и присела перед матерью, вызывающе вскинув голову.

Но леди Каслвуд продолжала спокойно и с большим достоинством:

— По крайней мере, никто не сказал этого, а можно было, если бы только приличествовало матери говорить подобные слова о родной дочери, о дочери твоего отца.

— Eh! Mon pere, — возразила Беатриса, — он был не лучше всех других отцов. — И снова она бросила взгляд в сторону полковника.

Всех нас словно резнуло, когда она произнесла эти французские слова; и тон и выражение в точности были переняты у нашего заморского гостя.

— Ты многому научилась за этот месяц, Беатриса, — сказала с грустью миледи, — раньше ты не прибегала так часто к французской речи и не отзывалась дурно о своем отце.

Беатриса, должно быть, почувствовала допущенный сгоряча промах, так как густо покраснела при этих словах.

— Я научилась почитать своего короля, — сказала она, выпрямившись, — не мешало бы и другим относиться с большим доверием к его величеству, да и ко мне тоже.

— Если бы ты больше уважала свою мать, Трикс, — сказал Фрэнк, — было бы лучше для тебя самой.