«История государства Российского» Н. М. Карамзина в оценках современников

И наконец, нельзя не учитывать ожесточенные споры вокруг литературных достоинств труда Карамзина, которые еще больше осложняли оценки, заставляя восхищаться одних и иронизировать других, приведя к появлению в ходе полемики несвойственных для политической и ученой критики жанров и в конечном счете отразив те сложные процессы, которые переживала русская литература.

Этому потоку критических выступлений, серьезных и обывательских, пространных и мелочных, защитники историографа (исключая работу Руссова) противопоставили злые эпиграммы и общие рассуждения о «достоинствах» труда Карамзина и значении проделанной им работы по воссозданию живых, занимательных и поучительных картин и героев отечественной истории. Они явно оказались не на высоте на первых двух этапах полемики вокруг «Истории».

Новый, третий этап полемики начинается с мая 1821 г., когда на книжные прилавки поступает девятый том «Истории». Опубликованные ранее объявления о подписке на него обещали читателям захватывающие картины. «Сей том, — сообщалось, например, в «Сыне Отечества», — обогащен такими историческими сведениями и чертами, которые доныне вовсе не были известны или, по крайней мере, известны весьма сбивчиво и недостаточно»^{307}.

В литературе уже не раз отмечалось сложное, неоднозначное восприятие этого тома современниками Карамзина^{308}. Образ царя-тирана, нарисованный с блестящим мастерством на основе многочисленных источников, породил не меньше толков, чем после выхода предшествующих томов «Истории». На первый взгляд этот образ мог показаться неожиданным для пера последовательного сторонника самодержавия, дискредитируя саму идею монархической власти как «палладиума» России. Но на самом деле характеристика царствования Ивана Грозного, данная Карамзиным в девятом томе, целиком соответствовала политическому мировоззрению историографа и его идеологическим устремлениям. Согласно им, «истинное самодержавие» воплощено только в лице монарха, обладающего целым набором личных и государственных «добродетелей». Их отсутствие чревато бедствиями для государства. На примере Грозного Карамзин стремился показать, каким не должен быть самодержец. Можно сказать, что, если бы в русской истории не было Ивана Грозного, Карамзин обязательно постарался бы найти фигуру, похожую на него. Образом царя-тирана историограф старался провести консервативную политическую идею, имевшую важное идеологическое значение для самодержавия периода царствования Александра I: монархия как форма правления не может быть плохой, особенно для России; беды, свалившиеся на государство в прошлом или ожидающие его в будущем, были и могут быть только от отсутствия у монарха положительных государственных и личных качеств.

И все же необычность характеристики русского царя, с которой читатели познакомились в условиях все более усиливавшегося цензурного гнета, не могла не поражать. Именно таково было первое впечатление слушателей и читателей девятого тома «Истории». Впрочем, за этим общим впечатлением скрывались и различные политические мнения.

В преддверии декабристского восстания многие деятели первого этапа русского освободительного движения рассматривали девятый том как мощное идеологическое оружие, развенчивающее самодержавные устои. Общеизвестны мемуарные и эпистолярные свидетельства на этот счет. Появление девятого тома декабрист В. И. Штейн-гель описывал в своих воспоминаниях как небывалый феномен, «смелыми, разними чертами изобразивший все ужасы неограниченного самовластия и одного из великих царей открыто наименовавший тираном, какому подобных мало представляет история»^{309}. «Ну, Грозный! Ну, Карамзин, — писал К. Ф. Рылеев Ф. В. Булгарину после прочтения девятого тома. — Не знаю, чему больше удивляться — тиранству ли Иоанна или дарованию нашего Тацита»^{310}. Поэт И. М. Фовицкий, близкий к декабристским кругам, был потрясен не меньше: «Боже мой! Что за зверь был Грозный! Вот вам — поэтам — предмет! Зачем пугать призраками слабые души! Возьмитесь-ка выплакать над бедствиями России в царствование Грозного. Устраните жестоких тиранов, злодействами им подобных, пролейте слезы жалости и утешения для добрых, которых сердца вскипали негодованием на злодеяния, пролейте свет истины во мрак политических систем деспотизма и проч, и проч.»^{311}.

Но исподволь раздавались ипые голоса, о которых осторожно сообщал в цитированном нами письме декабрист Н. И. Тургенев своему брату Сергею. К сожалению, мы не располагаем достаточно полными данными на этот счет, но кое-что сохранилось, и дает нам возможность представить те выводы, которые были сделаны из девятого тома «Истории» представителями иного, реакционного лагеря русского общества.