История греческой литературы Том I

Конечно, когда Гегель писал в конце 20-х годов XIX века свои "Элементы греческого духа",[16] источниковедение греческой истории стояло еще на очень низком уровне. Эллинская культура, как и в эпоху Возрождения, почти целиком оставалась и тогда предметом изучения классической филологии, достигшей за три предыдущих столетия исключительных успехов. Еще почти не существовало археологии, эпиграфики, научной истории искусства и литературы; сравнительно-историческое изучение языка, мифологии и религии только-только начиналось. Ни один памятник материальной культуры "доисторической" Греции не был открыт, за исключением известных еще самим грекам "киклопических" построек. Касаясь "доисторических" эпох, Гегель высказывал о них соображения, которые теперь могут вызвать только улыбку. Но, несмотря на все это, мы можем считать заслугой Гегеля и его выдающегося младшего современника К. — О. Мюллера (1797-1840) их попытки вывести изучение древней Греции из узко-филологических рамок и дать первые культурно-исторические обобщения, которые, кстати сказать, в целом (если мы не будем обращать внимание на частности) оказываются сейчас совсем уж не такими далекими от истины, как это представлялось ученым конца XIX и начала XX века — историкам типа Белоха или Эд. Мейера.[17]

На протяжении ста лет после Гегеля и К. — О. Мюллера фактическое исследование древнегреческого мира развивалось гигантскими шагами. Но накапливаемые наукою новые факты, освещающие "доисторическое" прошлое Греции, почти не использовались для новых обобщений. Дж. Грот, Герцберг и Э. Курциус провели резкую грань между периодом, отзвуки которого сохранились в мифах, и "исторической" эпохой, а после них проблемы генезиса греческой культуры, ее элементов, были вообще исключены буржуазной, академической наукой из числа проблем, имеющих право на место в научном исследовании. Историк Греции, историк ее литературы и искусства мог уже делать в конце XIX века довольно широкие обобщения. Но господство так называемого гиперкритицизма второй половины XIX века не позволяло академическому ученому идти далее VIII-VII веков до н. э.

Правда, в этих хронологических рамках синтетические построения таких ученых, как Эд. Мейер, Белох или Виламовиц-Меллендорф, представляют и для нас исключительный интерес и заслуживают до сих пор серьезного критического отношения к себе, несмотря на полную неприемлемость их методологических позиций с точки зрения советской науки. Но все эти концепции, продолжающие оказывать влияние на подавляющее большинство новейших научных исследований, в корне отрицают постановку основной генетической проблемы истории Греции и ее культуры. Для всех них эллинство оставалось и остается "историческим чудом", и любого буржуазного историка коробят слова Маркса о том, что "сквозь греческий род явственно проглядывает дикарь (например, ирокез)", к которым Энгельс добавляет: "Его [дикаря] можно будет разглядеть еще лучше, если мы продолжим наше исследование".[18] Для нас же, стремящихся именно "продолжить исследование", а не останавливать его на произвольно и тенденциозно выбранной точке, эти господствующие до сих пор концепции остаются продуктом "чистого вымысла и поэтического творчества", достойным "... только "идеальных", т. е. чисто кабинетных ученых".[19]

Более ста лет назад К. — О. Мюллер считал, что "отбросить миф : как нечто непригодное для науки — это значит отрезать корни не только внешней, но и внутренней истории греческого народа". Однако в буржуазной академической науке новейшего времени мифология, как источник для истории, начисто отметалась, показания гомеровского эпоса использовались с сотнями оговорок, материальная культура и искусство "микенского" периода изучались совершенно независимо от "классической" Греции. И рядом с этим продолжало жить представление о том, что зарождение эллинской культуры необъяснимо наукой. Самое большее, что позволялось историкам литературы, искусства и религии, — это ставить вопрос о финикийском влиянии в так называемый "архаический период".[20] Вопрос о генезисе эллинства стал достоянием легкомысленных дилетантов вроде Освальда Шпенглера или писателей-эстетов. И те и другие не только ставили, но и разрешали его в последовательном идеалистическом плане, переносясь порою в мир чистой фантастики и возводя генезис эллинства даже к мифической Атлантиде.[21] Отзвуки таких "философских" построений в серьезных академических сочинениях были, конечно, редким исключением, но в некоторых работах начала XX века нельзя не заметить влияния этого эстетизма конца XIX века, в принципе враждебного всякому положительному построению исторической науки.