Ладно, Бог с ними, с подарками и счетами, но ведь и с лошадьми тоже не всё так гладко. Когда читаешь книгу в оригинале, то постоянно режет ухо слово «garron». Это низкорослая мохнатая лошадка, похожая на пони. У Мартина на ней ездят все поголовно в Ночном Дозоре, а также на Севере – вассалы Неда Старка присоединяются к армии Станниса Баратеона верхом на этих низкорослых лошадях. Стоит напомнить, что Стена Мартина – увеличенная копия Адрианова вала, отделяющего Англию от Шотландии. В условиях средних веков легко можно представить население Шотландии, верхом на шотландских мохнатых пони, однако они были намного менее распространены по английскую сторону границы. Кроме того, в Ночном Дозоре Мартина служат изрядное количество представителей благородного сословия. Ни один благородный английский дворянин не мог позволить себе ездить на мохнатом шотландском пони, это опозорило бы его в глазах товарищей и сослуживцев. На самом деле, когда король Яков Первый переехал в 1603 году из Шотландии в Англию, после вступления на английский престол, он привёз с собой немало шотландских дворян: все они приехали на «нормальных» благородных лошадях, если кто-нибудь из них и ездил верхом на мохнатых низкорослых лошадках или шотландских пони, то это происходило исключительно внутри своего поместья, или в условиях, приближенных к пограничным схваткам в шотландских предгорьях. У Мартина же даже те члены Ночного дозора, которые не выезжают за стену, почему-то тоже разъезжают на низкорослых мохнатых лошадях по всей стране, если перед нами член Ночного Дозора, то он обязательно «восседает» на «гарроне». Реально, гарнизон в своих конюшнях должен был бы иметь примерно поровну нормальных лошадей и низкорослых мохнатых «гарронов». В саге мы встречаем в несколько раз больше «гарронов», чем «palfrey» (верховая лошадь) и «destrier» (тяжёлый боевой конь) вместе взятых. Русскоязычному читателю, может быть, немного проще, так как некоторые огрехи оригинального текста сглажены при переводе. Для специалиста же по истории средневековья чтение Мартина в оригинале превращается в изощрённую пытку.
Ещё одним примером такой пытки можно назвать постоянное употребление Мартином слова «trencher». На русский язык его одним словом и не переведёшь – это целый образ: толстый кусок подсохшего хлеба, использовавшийся в качестве тарелки. В «Песне…» мы сталкиваемся с ними как в замке Эддарда Старка, так и при дворе короля. Что уж тут говорить о придорожных харчевнях. Российские переводчики в половине случаев элегантно игнорируют слово и просто переводят его, как блюдо или тарелка. Проблема в том, что такой тип хлебной тарелки мог использоваться в средние века только в среде очень небогатых дворян и то не на главном столе (над солью), а на столе для прислуги (под солью). В богатых и знатных домах средневековья имелось предостаточно посуды из разных материалов: от глиняной до оловянной, от медной до деревянной, от серебряной до золотой. В период позднего средневековья стала появляться фаянсовая посуда из Европы. Серебряную и золотую посуду подавали на стол по случаю больших приёмов и пиров, но оловянной и деревянной вполне хватало на нужды повседневной жизни. Невозможно представить себе двор средневекового короля (или вельможи уровня Эддарда Старка), где по случаю большого пира гостям подали бы тарелки из чёрствого хлеба – хозяину дома осталось бы разве что покончить с собой от стыда и позора! А у Мартина рука не дрогнула всех заставить есть с таких тарелок! Интересно, что у Лэки на 46 книг о Вальдемаре приходится одно прямое упоминание тарелки из чёрствого хлеба, и сталкивается с ней герой в трактире на большой дороге, где такая тарелка вполне уместна и не нарушает канвы повествования.
Если уж говорить о хлебе, то несмотря на десятки псевдосред невековых блюд, придуманных Мартином для своих книг, он забыл о самом типичном и наиболее статусном для знати средневековом кушанье – очень дорогом крупитчатом пшеничном белом хлебе. У этого хлеба было особое название «manchette», его даже при королевском дворе подавали не каждый день; в поместье Генри Перси, 9-го графа Нортумберландского его ели граф, его жена и дети по скоромным дням. Этот хлеб пекли из дважды просеянной муки, доставляемой из определённых районов страны, туда могли добавлять розовую воду или корицу, этот хлеб считался верхом роскоши. Писатель при всё своём стремлении к аутентичности, похоже не знаком с таким типично средневековым блюдом.