История и истина

Итак, остается третий вопрос, каким образом возможна встреча различных культур, иными словами, каким образом возможно сосуществование культур, не ведущее к их гибели? Если исходить из предшествующих рассуждений, то получается, что межкультурная коммуникация невозможна; и тем не менее чуждость между людьми никогда не является абсолютной. То, что один человек чужд другому человеку, также верно, как и то, что люди неизменно подобны друг другу. Когда мы попадаем в совершенно чуждую нам страну, как это случилось со мной несколько лет назад, когда я побывал в Китае, то несмотря на ощущение значительного различия образа жизни, мы никогда не утрачиваем чувства принадлежности к единому человеческому роду; однако это чувство остается неявным, если не возвести его в ранг принципа сознательного утверждения человеческой идентичности. Именно этот обоснованный принцип был некогда сформулирован одним египтологом когда, обнаружив непонятные знаки, он заявил, что в сущности, если эти знаки оставлены человеком, то их возможно и должно перевести. Разумеется, не все можно передать в результате перевода, но что-то всегда возможно передать. Не существует оснований и возможности для того, чтобы какая-либо лингвистическая система не подлежала переводу. Верить в то, что до определенного предела перевод возможен, значит утверждать, что представитель иной культуры такой же человек, как и мы, одним словом — что коммуникация возможна. Все то, что было сказано выше о языковой среде-знаках, относится также к ценностям, фундаментальным образам создающим основу культуры народа. И я верю, что возможно понять другого посредством симпатии и воображения, так же как я способен понять литературный или сценический персонаж или верного друга, отличающегося от меня; более того, я могу понять, не повторяя, представить, не переживая, войти в положение другого, оставаясь самим собой. Быть человеком означает быть способным переместиться в иной центр перспективы.

И тогда встает вопрос о доверии: что происходит с моими собственными ценностями, когда я пытаюсь понять ценности других на родов? Понимание — рискованное предприятие, в результате которого все культурное наследие подвергается опасности утратить определенность в хаосе синкретизма. И все-таки, как мне кажется, мы сформулировали исходные элементы предварительного и схематичного ответа: только живая культура, одновременно и сохраняющая связь с собственными истоками и обладающая творческим потенциалом в области искусства, литературы, философии, духовности, способна выдержать столкновение с другими культурами и не просто выдержать, но и придать смысл такому столкновению. Поскольку такая встреча культур означает столкновение различных творческих импульсов, стремлений, она сама по себе является творческой. Я думаю, что одно творчество созвучно другому творчеству, но они никогда не совпадают. Именно так я понимаю замечательную теорему Спинозы: «Чем больше познаем мы единичные вещи, тем больше мы познаем Бога» (Спиноза Б. Этика, ч. V, теорема 24. — О. М.). Именно когда мы достигаем основ единичности, мы осознаем, что всякая единичная вещь определенным образом сходна с любой другой вещью и специфику этого сходства невозможно выразить словами, описать дискурсивным способом. Я убежден, что между исламским миром, вновь приходящим в движение, индуистским миром, древние медитации которого породили новую историю, и нашей цивилизацией, нашей европейской культурой существует особая близость, которая присуща всем творческим личностям. Я думаю, именно поэтому приходит конец скептицизму. Для Европейца, в частности, проблема заключается не в том, чтобы примкнуть к некой непонятной вере, которую мог бы принять каждый; Хайдеггер сформулировал эту проблему так: «Нам следует обратиться к собственным истокам», то есть нам следует вернуться к нашим греческим, иудейским, христианским истокам, чтобы стать полноценными участниками глобального диалога культур; чтобы иметь перед собой «другого», отличного от «я», необходимо, чтобы существовало само «я».