История и повествование

Несмотря на «летнее затишье», а может быть, как раз по причине отсутствия других «сенсаций», обвинение Мих. Мирова мгновенно растиражировали столичные и провинциальные газеты. Только в течение первой недели после его публикации в «Биржевых ведомостях» появилось как минимум восемь перепечаток и сообщений о ремизовском плагиате. Причем тон этих заметок был более чем «игривым» и выходил за рамки литературных приличий. Так, харьковская газета «Южный край» сообщала о том, что Ремизов «стибрил» две сказочки [494]. «Петербургская газета» называла случившееся «веселеньким скандальчиком» [495]. От «Нового времени», московского «Раннего утра» [496]и того же «Южного края» досталось модернистам и поддерживающей их прессе. «Петербургская газета» помянула Ремизову интерес к чертям и предыдущий скандал в связи с постановкой его пьесы «Бесовское действо над неким мужем» в театре В. Ф. Коммиссаржевской (1907). Кроме того, все без исключения «бульварные знатоки фольклора» ничтоже сумняшеся повторили двусмысленность, возможно, сознательно допущенную Мих. Мировым: в качестве источников ремизовских сказок они называли две книги — 33-й том «Записок Русского Географического Общества» и сборник Ончукова, не подозревая, что речь идет об одном и том же издании. К тому же многие критики были возмущены тем, что Ремизов всего лишь заменил «слова на местном наречии общерусскими словами» [497]. Между тем именно эта, казалось бы простенькая операция «перевода» с диалекта на современный литературный язык, при внимательном анализе ремизовских текстов, предстает как филигранная стилистическая работа, разнообразная по системе приемов «игра со словом», целью которой является декларированное Ремизовым в печатном ответе своим гонителям воссоздание из разрозненных осколков мифа, представленных каким-либо именем, обрядом или отдельным текстом, связного повествования, то есть общенационального мифа.

Нельзя сказать, что Ремизов остался в одиночестве перед лицом обвинений в плагиате. Уже 21 июня в петербургской газете «Слово» от лица собирателей фольклора в его защиту выступил член Императорского Географического Общества Михаил Михайлович Пришвин [498], которому принадлежала запись сказки «Мышонок», опубликованная в ончуковском сборнике. В своем «письме в редакцию», озаглавленном «Плагиатор ли А. Ремизов?», Пришвин дезавуировал утверждения Мих. Мирова о полном тождестве ремизовских сказок и текстов-источников, указав, что тот просто-напросто выпустил все добавления, сделанные писателем. Кроме того, Пришвин отметил, что Ремизов впервые ввел в литературный обиход примечания к сказкам с пояснениями научного характера, которые ранее не считались обязательными. Впрочем, последнее замечание дало повод «Одесскому листку» выразить недоумение, почему Ремизова следует считать автором, а не комментатором сказок [499], что лишний раз свидетельствует о характерном непонимании «средним читателем», мнение которого в данном случае репрезентирует газета, разницы между фольклором и литературой и способами их бытования в культуре. Пришвин попытался опубликовать свое «письмо…» и в ряде других изданий, в том числе в «Биржевых ведомостях», однако эти намерения остались нереализованными.

Вскоре к работе над статьей в защиту Ремизова приступил и Максимилиан Александрович Волошин. К сожалению, в результате она так и не увидела свет, а оригинал этой статьи затерялся в одной из газетных редакций. В архиве Волошина, находящемся в Рукописном отделе Пушкинского Дома, сохранился лишь довольно любопытный черновой набросок под названием «О Плагиате» (см. Приложение), свидетельствующий о том, что, если бы ему удалось опубликовать свой текст, начавшаяся было полемика вокруг этой темы могла выйти на принципиально новый теоретический уровень. Так, например, критик высказал здесь весьма важную мысль о том, что в инциденте с Ремизовым отразилась новая для русской культуры тенденция к коммерциализации литературного процесса и, как следствие, начало «острой борьбы за право собственности в области идей». Причем, в отличие от Франции, где нарушением прав литературной собственности озабочены прежде всего сами писатели, в России «с публичными обвинениями <…> выступают не те, кто считает себя обкраденным, а <…> добровольные обвинители из толпы» [500].

Помимо Пришвина и Волошина, к кампании по защите репутации Ремизова предполагалось подключить фольклористов Евгения Васильевича Аничкова и Ончукова, а также академика А. А. Шахматова [501]. Готовность принять посильное участие в этой истории выказали самые разные знакомые писателя — от Иванова-Разумника, Городецкого и Розанова до Хлебникова, предложившего Ремизову стреляться за него на дуэли [502], и Александра Ивановича Котылева, намеревавшегося «в театре публично набить морду» «мерзавцу» [503].