Представления о стиле, получившем название «документальный», в русской литературе складывались на протяжении почти двух столетий. Дискуссии вокруг этого явления ведутся до сих пор, и несмотря на то, что история документализма пока не написана, на сегодняшний день существует достаточно работ, с разных сторон исследующих эту проблему
[676]. Не утратили своего значения и книги Б. М. Эйхенбаума о Толстом, и такие монографии, как «Эволюция русского натурализма» В. В. Виноградова (1929), «Становление реализма в русской литературе» А. Г. Цейтлина (1965) и «О психологической прозе» Л. Я. Гинзбург (1971). Тем не менее целый ряд вопросов продолжает оставаться открытым. Над ними стоит задуматься хотя бы потому, что за довольно длинную историю образ писателя, так или иначе работающего в эстетике «документа», и само понятие «документализм» претерпели множество метаморфоз. Если писатель, претендующий на это место в литературе, выступал в самых разных и противоречивых ролях «ученого», «дилетанта», «протоколиста», «хроникера», «порнографа», «психического аналитика», «фельетониста», «свидетеля», то столь же разнообразны были метафоры и определения, в которых оформлялось это понятие. Список их обширен: «литература сплетен и скандалов», «литература сточных труб», «правдивая летопись», «хроника событий», «фотография с натуры», «литература факта», «разговор с собой» и т. п. К этому же далеко не полному перечню принадлежит и интересующее нас выражение — «человеческий документ», которое и сегодня время от времени встречается в литературе [677]. Нам предстоит выяснить, как менялось содержание этого понятия на протяжении его истории, вехи которой мы попытаемся здесь наметить.