История и сага

Этот рассказ заслуживает внимания вследствие необычной для саги множественности указаний на время. Это время церковное, хотя запрет убивать под покровом ночи восходит еще к языческим представлениям о законном и незаконном убийстве. Но здесь проявляется не только церковный контроль над временем (святость субботы и воскресенья, определение часа дня по колоколу, посещение церкви в определенные часы), но и способность человека «ускорять» или «замедлять» его ход: священника подкупают, чтобы он раньше обычного позвонил в колокол, возвещающий «святое время».

В той же саге рассказ о гибели Олафа Святого содержит такие подробности: битва при Стикластадире произошла в среду на четвертую календу августа, причем началась вскоре после полудня, конунг пал около non (по церковному счету — примерно в 3 часа дня), а мрак, наступивший во время битвы (солнечное затмение), длился от полудня до non (Ol. helga, 235).

Итак, время насыщается христианскими реалиями. Длительность человеческой жизни, по новым верованиям, определяется теперь не судьбой, многократно упоминаемой в «Хеймскрингле», а зависит от бога. Конунг Инги, отвергнув совет своих приверженцев не участвовать в битве с врагами и бежать, заявляет: «Пусть господь решит, сколько еще должна продлиться моя жизнь…» (Hak. her?., 17). Прежние представления о времени сочетаются с новыми, согласно которым время сотворено богом.

Что? несет с собою время — прогресс или упадок? «Хеймскрингла» возникла в обществе, в котором далеко еще не завершился конфликт двух мировоззрений, языческого и христианского. Но этим формам миропонимания присущи во многом несхожие оценки хода времени. Языческое восприятие жизни опирается на миф, миф же предполагает возможность повторения изначального состояния, которому придается особая значимость. Это изначальное время, когда был создан мир и заложены образцы поведения человека, возвращается при воспроизведении мифа, в моменты празднеств и жертвоприношений. По сравнению с мифологическим временем, в котором сливаются отдаленное прошлое и вечность, текущее земное время представляется несамостоятельным, несамоценным. Поэтому лучшее время, характеризующееся всяческой полнотой жизни, лежит в прошлом, нынешний же мир идет к упадку и концу. Необычайно интенсивно выражено это миропонимание в «Прорицании вёльвы» — самой замечательной из песен «Старшей Эдды», где сконцентрирована квинтэссенция древнескандинавской языческой философии. В противоречии с пессимистическим взглядом на судьбы богов и людей, обреченных на гибель, находится заключительная часть этой песни, обещающая обновление и возрождение мира, но это либо результат христианских влияний, либо проявление циклической концепции.

Христианское понимание времени тоже отчасти опирается на миф и тоже связано с постоянным воспроизведением сакрального времени в таинствах и праздниках; и здесь земное время получает пониженную оценку в сравнении с вечностью, находящейся у бога. Но христианский миф — это миф, существенно преобразованный и насыщенный новыми элементами. Это понимание времени исходит из эсхатологии: будущее, конец света, несет с собой и расплату, и искупление. Мир движется к слиянию с богом. Поэтому христианские историки средних веков, рисуя историю человеческих бедствий и страданий, нарастание зла в мире, вместе с тем исходили из уверенности в том, что история человечества завершится счастливым финалом — вторым пришествием Спасителя. Пессимизм в отношении земной жизни сочетался у них с трансцендентным оптимизмом, человеческое время в конце концов растворится в божественной вечности.

Если языческое мировосприятие протекает под знаком прошлого, поскольку мир осознается как вечное повторение прежде бывшего, то в христианском мировоззрении наряду с прошлым принципиальное значение приобретает также и будущее, и время оказывается как бы «распрямленным» между сакральным прошлым (творением мира и искупительной жертвой Христа) и будущим (концом света, вторым пришествием Спасителя).