История яхты «Паразит»

Из рулевой рубки последовало опровержение штурмана:

— Капитан, стон машина!

Корсар молчал. Тогда Дик Сьюкки покинул свое колесо и, в обнимку с новым порывом бури, прохлюпал в машинное отделение. Лишенная управления яхта заметалась по волнам… Вернувшись, штурман угрюмо доложил:

— Билли Палкой!

— Течь велика? — спросил чужим голосом Корсар.

— Течи не было, — вода заливала трюм с палубы.

— Исправить! — скомандовал Барбанегро, но спохватился и, воспользовавшись темнотой, прикусил нижнюю губу.

— Нельзя. Темно, — угробил надежды очнувшийся Роберт Поотс. Он пролепетал еще многое, но его слова покрыл грохот моря…

Зарокотал гром, и яркая молния залила мир сиянием цвета денатурированного спирта. Механик, вегетарианец и фашист быстро отвязали свои ноги от корня мачты, к которому прикрепил их раньше добросердечный Корсар. В голове Титто приходил к концу торопливый торг между страхом кораблекрушения и стыдом. Положение было настолько серьезно, что даже самому себе он не пытался рекомендовать этот душевный шухер, как борьбу долга с личными интересами. Грянул новый удар грома, — и страх победил:

— В моей!.. — крикнул Керрозини, — в моей каюте… в саквояже… есть освещение!

Фотограф протянул руку за ключом, чтобы ринуться на поиски спасительного предмета.

— Я пойду сам!.. Оно намокнет… Годится только… для закрытого… помещения! — застонал Титто.

Внезапно, словно удар молнии, ему бросилась в голову ослепительная идея:

— Все к машине! — неожиданно разразился он твердой и звучной командой.

Капитан Барбанегро успел осознать, что роковое свершилось: корсарский престиж треснул и зашатался. Но приходилось, однако, думать о спасении яхты…

— К машине! — нетвердо повторил он команду итальянца.

Не успела обрушиться на палубу новая волна, как вся растерзанная солью и дверными косяками команда сгрудилась в машинном отделении. Здесь качало меньше и пахло маслянистым спокойствием Гроба. В одном из темных углов тихо блеял патер Фабриций. Штурман, бережно таща на буксире итальянца, принес большой бумажный сверток. Титто развернул его и роздал присутствующим пачки длинных, странных предметов…

— Зажигайте по одной!

Он нервно чиркнул спичкой. В темноте сверкнула и завертелась яркая звезда, тотчас же распылившаяся на множество светлых снежинок. Она озарила машины, фигуру Юхо Таабо и белую массу патера, который, лаская свободной рукой хамелеона, поддерживал на уровне груди небольшой синий таз…

— За дело! — скомандовал Керрозини.

Роберт Поотс и Гроб лихорадочно завозились у машины. Остальные, следуя примеру Титто, зажигали одну за другой его странные свечи. Два человека с трудом сдерживали дрожь — Корсар и фотограф. Первый с горьким озлоблением, второй с нежностью узнали в этих звездистых палках рождественский, детский фейерверк… Среди обломков и обносков своей памяти фотограф нашел покрытый снежной плесенью кусочек Петербурга…

— Откуда это у вас? — нечаянно спросил он Титто по-русски.

Тот не ответил. И только нахмурившиеся брови внушили Петрову вздорную мысль, будто итальянец понял вопрос…

Дик Сьюкки зажег сразу весь остаток своей пачки — ведь дед его и отец, ланкаширские крестьяне, принимали лекарство не иначе, как бутылками… Стало совсем светло. Гроб с удвоенным ожесточением заковырялся в машине. Его мысли обыкновенно складывались из кубиков и механически распадались за ненадобностью, как кинематографическая мультипликация. Сейчас в сознании финна сконструировался чудовищный чертеж — смерть! Опытный машинист знал, что, помедли он немного, яхта может захлебнуться или разбиться о скалы. Роберт Поотс заподозрил неладное по профилю Гроба и молчаливо заплакал; в унисон его ресницам лязгали зубы Анны Жюри:

— Смерть! — неудержимо лаял вегетарианец, крестясь фейерверком, — смерть! смерть!..

— Шлюпки! — с искренним презрением ответил Корсар.

Гроб оторвался от винта и освободил от дрожащих пальцев своего инженера медный рубильник; потом, беспощадно упираясь локтем в Робертовы ребра, он выпрямился и без особой надежды попытал мотор.

Все судорожно вздохнули — машинное отделение наполнилось светом: казалось, в банку с ядовитыми газами проник свежий воздух.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, где провода перерваны, но энергия переключена; семя будущего живет в бутылке, — и читатель прощается со своими героями, чтобы встретиться с ними в лучшей жизни

Мистер Бриттинг пьет чашу до дна.

Воронский. — «Красная Новь».

Освещенная палуба выглядела неуютно, как комната самоубийцы. Буря и морская болезнь приняли хроническую форму и потеряли остроту. Течи в трюме «Паразита» не оказалось; машина ожила. Можно было начать сожаления о потерянной ночи.

— Эти внезапные бури! — пробормотал, качая головой, Корсар. — Будь у такого шторма предвестники, мы знали бы, по крайней мере, что ни одна фелюга не выйдет в открытое море!