История Икбала

Эшан-хан был точно таким, каким его описывал Икбал: высокий и сухощавый, он производил впечатление человека сильного и решительного. У него были черные красивые волосы и борода, а его одежда всегда была безупречно белого цвета. Много лет назад он решил посвятить свою жизнь освобождению детей из рабства. Ему угрожали, его избивали и сажали в тюрьму. И каждый раз он начинал все заново, с еще большим упрямством и энтузиазмом.

Упрямства ему действительно было не занимать. А главное — несокрушимой веры в свои идеи и в свое предназначение. Мы никогда не встречали взрослых, похожих на него: наши родители давно устали и со всем смирились, к тому же они жили той же жизнью, что и их отцы и отцы их отцов, и считали, что так будет всегда и сделать ничего нельзя.

Урожай заберет хозяин, буйвола — болезнь, а ростовщики заберут их жизни и жизни их детей.

«Так было всегда», — говорили они.

Я тоже до встречи с Эшан-ханом думала так и верила, что быть прикованным к ткацкому станку и днями напролет переплетать нити — это часть естественного порядка вещей или, во всяком случае, та неприятная сторона жизни, которой нельзя избежать. Эшан-хан открыл мне глаза, и, пусть я и не понимала всего, что он говорил нам, — слишком маленькой и глупой я была тогда, — многое я помню до сих пор. Эшан-хан стал для некоторых из нас вторым отцом, хоть он никогда и не пытался забрать нас из семей. Ближе всего к нему был Икбал. Думаю, это было неизбежно: Икбал был таким же, как он, — упрямым, бесстрашным и уверенным в том, что мир можно изменить.

Когда Эшан-хан вместе с еще двумя людьми из Фронта освобождения пришел в дом Хуссейна, мы сразу поняли, что ничто его не остановит. Он привел с собой полицейского, такого же толстого, что и те, прежние, но только у этого форма была в порядке и на рукавах красовались какие-то значки.

— Это офицер, — объяснил кто-то.

Еще с ними был худой угрюмый мужчина, который оказался судьей. И, конечно, Икбал. Глаза у него сияли, он даже подпрыгивал от нетерпения и делал нам разные жесты руками.

— У него получилось, — закричали мы, — на этот раз получилось!

Хуссейн угрожал, спорил, умолял, заламывал свои жирные руки, а из-за пояса у него как бы случайно торчала пачка банкнот. Ничего не помогало.

Икбал провел их в мастерскую.

— Посмотрите на этих детей, — сказал Эшан-хан судье, — посмотрите, какие они худые. Посмотрите на их руки, они все в порезах и мозолях. И на цепи на ногах.

Потом они прошли через двор, спустились вниз в Склеп и вскоре появились снова, ведя под руки Салмана и Мухаммеда, которые, хоть и шатались, жмурясь от света, все равно умудрялись дурачиться. Полицейский увел Хуссейна, а хозяйка заперлась в доме и принялась рыдать. С нас сняли цепи, потом распахнули двери и сказали:

— Вы свободны, можете идти.

Мы вышли неуверенными шагами и тут же сбились в кучку. Вместе высунули нос за ворота на улицу. Посмотрели в одну сторону, потом в другую. Вокруг собралась небольшая толпа любопытных, на нас показывали пальцем, что-то кричали. Растерявшись, мы вернулись обратно.

— Мы не знаем, куда идти.

Я хорошо помню, что чувствовала в тот момент: растерянность и смущение. Я вспоминала ночные разговоры с Икбалом и другими ребятами. Вспоминала, как мы говорили: «Когда мы станем свободными» — и какие мы строили планы, и вот теперь, когда наступил наконец этот момент, мне стало так страшно.

Икбал подошел к нам и обнял каждого.

— Давай возьмем их с собой в город, — сказал он Эшан-хану.

Нас рассадили по двум автомобилям. Когда мы отъезжали, я посмотрела в заднее стекло и увидела дом Хуссейна, мастерскую, двор с колодцем, которые медленно уменьшались в дорожной пыли. Там я провела последние несколько лет, и мне даже стало казаться, что другого дома у меня никогда не было.

Я стала искать глазами Икбала, а он сидел совсем рядом.

— Как ты думаешь, мы увидим еще этот дом?

— Никогда, — уверенно ответил он.

Ковровая фабрика Хуссейна исчезла за поворотом. Единственное, о чем я могла вспоминать с теплотой, было окошко в уборной, так долго дарившее мне надежду.

Штаб Фронта освобождения детей от рабского труда располагался в старинном здании колониального периода с облупленными розовыми стенами и маленьким садом за высокой оградой. Этот сад выходил на узкую оживленную улицу прямо за рынком. Двухэтажное здание совсем обветшало, а внутри царил беспорядок, но оно сразу показалось мне очень красивым и удобным: от него веяло теплом и защищенностью.

На первом этаже была огромная комната, загроможденная столами, хромыми стульями, пачками газет, валяющимися повсюду книгами и листовками, плакатами и растяжками. Еще там было три дворняги, два вентилятора, которые почти впустую разгоняли жаркий воздух; телефоны беспрерывно звонили, люди кричали и суетились, а завидев нас, разом замолчали и принялись хлопать в ладоши.

Мы прошли мимо них, потупив глаза. От смущения нам хотелось провалиться сквозь землю.

— Здесь располагается Фронт освобождения, — объяснил нам Икбал, — и здесь все друзья. Вы не должны бояться.

— Но почему они хлопают?

— Они аплодируют вам.

— Нам?!