История Индий

Главный кормчий флота не мог припомнить точно, где расположена земля, открытая им в прошлом году совместно с Франсиско Эрнандесом, и не признал места, где должно было находиться селение касика Ласаро; поэтому он сбился с направления, полагая, что корабли уже прошли мимо селения Ласаро и оно осталось позади, и лишь изрядно покружив и поплутав, заметил свою ошибку. По этой причине сдается мне, что события, о которых пойдет речь, случились не в селении Ласаро, как полагали некоторые, а скорее в селении Чампотон, где индейцы ранили Франсиско Эрнандеса и перебили 20 человек испанцев. Итак, прибыли испанцы в названное селение (как я уже сказал, по моему разумению, это было не селение Ласаро, а Чампотон), и под вечер все четыре судна стали на якорь настолько близко от берега, насколько было возможно. Завидев суда, индейцы несметными толпами высыпали на берег, и так как в стычке с Франсиско Эрнандесом они потерпели великий урон и ущерб, хоть и сами, как было сказано выше, нанесли противнику нешуточные потери, то всю ту ночь они провели без сна под неистовый рев труб и грохот барабанов и множества других инструментов. Грихальва и члены его экипажа решили высадиться на берег якобы за пресной водой; может быть, то был только предлог, а может быть, они и вправду нуждались в воде (Франсиско Эрнандес воспользовался этим же поводом); для вящей безопасности испанцы высадились до рассвета, хоть и не соблюдая особой осмотрительности и не заботясь о том, как бы не поднять шума и не возбудить подозрений индейцев; а ведь им следовало бы подумать об этом, ибо индейцы мирно жили у себя дома и на собственной земле. Понятно, индейцы не могли не встревожиться и не заподозрить, что чужеземцы пришли с недоброй целью, особенно если это селение было Чампотон, жители которого уже претерпели столько мук по милости Франсиско Эрнандеса; если же то было селение Ласаро, то жителям его достаточно было проведать о том, как жестоко обошлись чужеземцы с их соседями, чтобы самим обеспокоиться и насторожиться, особенно после того как пришельцы высадились в их землях и в селении ночью и без их согласия. Итак, испанцы высадились на берег и произвели по селению несколько выстрелов. Тут индейцы в полном вооружении, с копьями, луками, стрелами и щитами стали требовать знаками и движениями, чтобы наши ушли прочь, и грозить им, делая вид, будто собираются на них напасть. Тогда главнокомандующий Грихальва обратился к испанцам с речью и стал заверять их в честности своих намерений, и оправдываться, и призывать их в свидетели, что ни сам он, ни они не думают причинять зло этим людям, а хотят только набрать воды, в которой терпят нужду и за которую собираются уплатить, и сказал еще много пустых слов, брошенных на ветер и бессильных оправдать зло и преступления, которые за тем последовали. Судите сами, кого призывал он в свидетели своих заверений и много ли проку было от этих заверений индейцам, которые не понимали в них ни слова; ведь индейцы мирно жили у себя дома, и вдруг являются воинственные чужеземцы, от которых они столько натерпелись в прошлом году, притом являются не честно и открыто, а без согласия хозяев, тайком и вдобавок ночью; яснее ясного, что появление их не могло не возбудить в душе индейцев естественных и законных опасений и подозрений. Грихальва велит индейцу, захваченному на острове Косумель, сказать жителям селения, что он, Грихальва, не собирается чинить им зла, а хочет только запастись водой и уйти с миром; индейцы показали нашим колодезь, который находился в двух шагах от селения, и сказали, пусть пришельцы наберут воды и сразу уходят; потянулись к колодцу матросы и юнги с бочонками и прочей посудой, какая была, стали наливать воду и наполнять все сосуды; и то ли показалось индейцам, что наши слишком мешкают, то ли решили, что те ведут себя чересчур дерзко, но они стали поторапливать испанцев и грозить им, целясь в них из луков. Испанцы все не уходят, а индейцы стоят на своем; наконец, из рядов индейцев выступают два человека, и один из них несет горящий факел или что-то в этом роде, кладет его на камень и произносит несколько слов на своем языке; как стало ясно из дальнейших событий, он назначил срок, по истечении которого индейцы собирались начать бой, если наши не уйдут; срок должен был кончиться, когда факел отгорит и огонь погаснет; и потому едва факел отгорел и погас, индейцы, видя, что наши остались на месте, ринулись на них с громкими воплями. Но наши тоже не дремали; для начала они выстрелили из пушек, а затем ринулись на врага с отвагой, присущей испанским воинам (особенно, когда они имеют дело с безоружным противником вроде индейцев); и тут пустили они в ход кто мушкеты и аркебузы, а кто мечи, которые очень хороши при подобных обстоятельствах, ибо рассекают пополам незащищенные тела; и перебили они индейцев кто сколько смог. Однако индейцам удалось укрыться за валом, сложенным из каменьев и бревен и возведенным у них в селении на случай военной опасности, и тут испанцы не могли больше наносить им такие потери, как вначале; к тому же и сам Грихальва, будучи от природы не жесток, а скорее кроток и милосерден, запретил своим людям преследовать индейцев. В этой схватке индейцы убили стрелой одного испанца и многих ранили, и в числе раненых был сам Хуан де Грихальва, которому стрела попала в рот, выбив один зуб, сломав другой и даже поранив язык. Затем пришли несколько индейцев, по-видимому, с целью просить перемирия и прекращения боя; насколько можно было судить, они говорили, что желают дружбы с нашими, и давали понять, что хотят пригласить нескольких испанцев пойти вместе с ними, чтобы вступить в мирные переговоры с их вождем, — так поняли наши. Грихальва послал с ними не то двоих, не то троих человек, и индейцы подвели их к самому валу и там вручили им деревянную маску, покрытую тонкой золотой пластиной, которую касик посылал командующему в знак мира; индейцы без оружия ходили туда и обратно, чтобы поглядеть на испанцев, но подойти к ним совсем близко не решались. Испанцы забрали свои бочки с водой и пушки, сели в шлюпки и вернулись на корабли, внушив жителям острова описанными выше делами преданность и любовь, а если сказать правду — несказанный ужас.