История инквизиции

Неудивительно, однако, что представители Святой палаты с самого начала дали понять, что им не по нраву суды над еретиками с использованием accusatio. Николас Эймерик, великий испанский инквизитор XIV века, рьяно противился этому методу, утверждая, что это был абсолютно неподходящий метод расследования в отношении веры, что он чрезвычайно опасен для обвинителей и что он всегда включал в себя долгую, сложную процедуру. Бернар Гуи, инквизитор Тулузы с 1307 по 1323 год, прямо не говорит об этом, но, как и Эймерик, настаивает на том, что все надо делать, как можно проще. В 1261 году папа Урбан IV говорил, что суды инквизиции должны проводиться «в простой и открытой манере, без шумных обвинений адвокатов». Леа вспомнил об одном случае, произошедшем в 1304 году, когда инквизитор Фра Ландпульфо наложил штраф в размере ста пятидесяти унций серебра на город Теат за то, что тот официально обвинил человека в ереси, но отказался вести его дело.[91]

Это, разумеется, было не более чем обычное poena talonis, навлеченное неудавшимся обвинением. Однако в связи с другим делом, оно дает четкое представление об отношении инквизиторов. Они всегда были недовольны процедурой accusatio, a потому искали пути препятствовать ей. Причины этого абсолютно понятны.

Во-первых, следует заметить, что удачное обвинение вело к тому, что обвинитель по решению магистрата получал часть наследства обвиняемого. Без сомнения, это играло роль противовеса, являющегося своеобразной компенсацией обвинителю за неприятное участие в poena talionis в случае вынесения приговора осужденному. Однако при таком положении дел открывались настоящие просторы для коррупции. Нам достаточно всего лишь прочесть «Анналы» Тацита, чтобы понять, как все происходило. Даже в золотой век империи мы постоянно встречаем профессиональных обвинителей, занятых своим гнусным делом. Богатый вельможа, подозрительный император, одно слово нанятому шпиону – а потом тщательно разыгранный процесс, основанный на единственном неосторожном слове или жесте, значимость которого многократно преувеличивалась и подтверждалась многочисленными свидетелями. Для невезучего вельможи это был конец. Все были удовлетворены: император избавлялся от опасного, досаждающего ему и вызывающего его зависть человека, а «обвинитель» жирел, получив конфискованное имущество. А если такие вещи становились возможными при великолепно развитой системе безопасности имперского Рима, то, разумеется, они были неизбежны в более свободном и менее стабильном окружении средневековой Европы – особенно, когда рассматриваемый проступок лишь отражался в общественном поведении, а, по сути, являлся делом веры.

И вновь, как замечал Эймерик, процедура, проводимая в соответствии с accusatio, была чрезвычайно опасна для обвинителя. По lex talionis он оказывался под угрозой получить законное наказание за ересь, то есть отправиться на костер. Но и это еще не все. Потому что если он официально обвинил человека в ереси, то ему надо было самому предстать перед судом, и тогда все узнавали, какую роль в деле он играл, как получал информацию и т. д. К тому же все остальные еретики в данной местности узнавали, кто был осведомителем и от кого им было лучше избавиться. И если ересь была широко распространена в этих местах, то он становился практически заклейменным человеком. Дело обычно кончалось одинаково: темная ночь, пустынный переулок или маленькая улочка – и наутро его находили с ножом в груди. У нас еще будет возможность вернуться к этому делу и заметить, что даже при системе инквизиции, при которой имена свидетелей всегда тщательно скрывали, еретики часто мстили тем, кто, по их мнению, настучал на их собрата.

По сути, попытка искоренить ересь законными способами, основанными на accusatio, с самого начала была безнадежной. В районах, где среди жителей было большинство еретиков, ни один простой человек, каким бы рьяным верующим он ни был, не мог обратиться в суд с жалобой или обвинением против еретика. А в тех местах, где такой опасности не существовало, никакой инквизитор, каким бы компетентным и опытным он ни был и как бы тщательно он ни соблюдал конспирацию, не мог быть уверен в том, что ему не придется сдаться под лавиной ложных свидетельств и обвинений и осудить невинного человека. И, наконец, перед лицом объективной необходимости быстро и эффективно выступить против ереси, процедура accusatio была невыносимо долгой и нескладной. Поторопить ее можно было лишь в том случае, если удавалось доказать, что промедление угрожает обвинителю. Lex talionis великолепно сдерживал ложь, какой бы изощренной она ни была. Обвиняемый представал перед своим обвинителем и мог узнать, какая вина ему вменялась. Однако требовалась определенная защита участников действия от толпы, но в те времена таких вещей еще не существовало. Дела не считали нужным вести со спешкой, чтобы поскорее справиться с живой угрозой всему обществу.