Можно полагать, что суфизм зародился из мощного аскетического движения, которое было порождено негодованием верующих при виде роскоши, праздности, безудержного поиска удовольствий при омейядском и ещё более при аббасидском дворах, стремлений, усвоенных всеми, кто завоевал богатство и власть, мало согласующихся с простотой жизни первых мусульман. Придя в ужас от разложения нравов, эти верующие не нашли иного решения, кроме как полностью порвать с образом жизни, который они считали недостойным, с обществом, которое казалось им прогнившим. Многие по примеру христиан удалялись в пустыню, чтобы жить там отшельниками. Теперь допускают, что, поскольку эти люди носили одежду из шерсти —
Суфизм расцвёл в Куфе (благодаря Абу Хашиму) и в Басре (благодаря прежде всего ал-Мухасиби, 781-837), и можно говорить о двух его школах, хотя у него ещё не было ни союзов, ни обителей. Суфизм распространился по всему мусульманскому миру — в Египте, где ему принёс известность великий Зун-Нун (ум. 860), позже в Магрибе и в Испании, но прежде всего в Иране и особенно в его восточных областях: Хорасане, Бактрии, Согдиане. Все влияния, которые выявляют в нём, возможно, имели место, но трактовать их надо с осторожностью. Если взять какого-нибудь Зун-Нуна или Абу Сулеймана ад-Дарани, то первый был египтянином, рождённым от коптских или нубийских родителей, второй — арабом из Васита, оба были обучены греческой науке и могли принадлежать к платоновской школе. Один из первых иранских мистиков Шакик из Бактр [Шакик ал-Балхи], умерший в 810 г., признался, чем обязан Индии, когда рассказывал о своём посещении буддийского монаха-тюрка: «Замечание этого тюрка дало мне толчок, побудивший отречься от мира». Притом почти невозможно отрицать, что намного важней остальных был иранский импульс, судя хотя бы по численности и уровню иранских суфиев.
Мусульманская мистика, которая позже, может быть, произведёт на свет своих величайших святых, таких, как Руми, Араби, выглядит лучезарной уже в первых проявлениях. Из вороха чудес, сверхъестественных явлений, иные сказали бы — сумасбродств возникает очень возвышенное и по-настоящему прекрасное послание. Баязид Бистами не мог высказаться проще, чем приписав Богу такие слова: «Всякий, кто отрекается от самого себя, приходит ко мне» (Attar, 1976, р. 177). Он не мог выразиться глубже, чем заявив: «Тридцать лет я блуждал в поисках Бога, и когда по истечении этого времени открыл глаза, то увидел, что это Он идёт ко мне» (ibid., р. 163).