История Ирана и иранцев. От истоков до наших дней

Хотя суверен и его администрация афишировали заботу о местном населении, не приходится сомневаться, что вторжение кочевников способствовало опустыниванию, поскольку они уничтожали культуры и истребляли леса. Следствиями этого были, с одной стороны, возврат некоторых ираноговорящих элементов, давно ставших оседлыми, к кочевому образу жизни, с другой стороны — частичный отказ власти от контроля за свободолюбивыми родами, которые сельджуки не смогли интегрировать в своё государство. Теперь Иран разделили на провинции, каждой из которых должен был управлять принц из правящего дома, так называемый «царь» (малик), чья армия содержалась за счёт держателей пожизненных ленов (икта), ненаследственных. Зато политика правительства была направлена на то, чтобы отстранить от власти традиционную иранскую знать, дехкан, и для этого оно стало опираться на бюрократию, набираемую из числа мелких земельных собственников, что полностью перевернуло социальную ситуацию и позволило подняться новому классу. Наконец, хоть и ненадолго, сельджуки отчасти восстановили единство мусульманского мира — на землях от Сирии до Средней Азии и некоторым образом воссоздали великую Иранскую империю, сравнимую с империями древнего мира. Это факт первостепенной значимости для иранской истории. Хотя династия, властвовавшая там, была тюркской, хотя служившая ей армия наряду с хорасанцами по преимуществу состояла из тюрков (и это началось не вчера), речь на самом деле идёт именно об иранской империи, об империи, язык которой был персидским, административные кадры которой были персидскими, и, главное, великая культура которой, несмотря на все многочисленные степные, буддийские или китайские влияния, была иранской культурой.

Не менее сложными, и крайне запутанными, были отношения между тюрками и иранцами. Они складывались из влечения и отторжения, из восхищения и презрения. Однако тюрки, проникшие в иранский мир, относились к своим подданным высокомерно, считая их слабыми и созданными для покорности. Например, была такая пословица: «Если тюрок взойдёт на живот таджичке [иранке], живот треснет», а намного позже, в 1349 г., когда персидский малик Герата сделался султаном, это повергло тюрков в изумление: «Как таджик может претендовать на султанский сан?». Иранцы безоговорочно признавали военное превосходство тюрков, но не забывали, что те первоначально стали им известны как рабы, гулямы, — конечно, сильные, но бесправные по закону. Относясь к ним так же, как в своё время относились к арабам, они в глубине души сознавали, что цивилизация их предков была более высокоразвитой. Это не лишало их восприимчивости к красоте тюрчанок, «исполненных грации и живости», имеющих «маленькие, но обольстительные глаза», как сказал медик Ибн Бутлан, умерший в 1063 г. Поэты неустанно воспевали миндалевидный разрез глаз, чёрные косы, круглые лица, подобные полной луне, и графические изображения ясно показывают, что монголоидные черты лица стали идеалом красоты. Впрочем, завоевателей и вассалов разделяло слишком много различных, а иногда диаметрально противоположных традиций, чтобы в отношениях между ними царила гармония. Законы и мораль ислама, отныне пронизавшие Иран, порой были несовместимы с тюркскими традициями — такими, как широкая свобода женщин, не допускавшая заточения в гареме и ношения покрывала; запрет осквернять воду экскрементами, противоречивший обычаю обязательных ритуальных омовений; заклание животных без пролития единой капли крови, тогда как шариат требовал, чтобы вся кровь была выпущена. Ислам усвоил некоторые тюркские нововведения, иногда уже раньше привнесённые наёмниками или соответствовавшие народному идеалу: культ святых, погребальное искусство, скульптурные или живописные изображения. Тюрки уступали по некоторым пунктам или сохраняли свои обычаи, скрывая их, а мусульмане очень часто делали вид, что ничего не замечают. Но достаточно прочесть яростные обличения прекрасного пола, сделанные Низам ал-мулком, чтобы понять ширину пропасти, разделявшей обе культуры: «Если что скажут женщины, надо делать вопреки, чтобы вышло целесообразно» (XLIII), и это не единственное проявление его женоненавистничества, которое укреплял образ жизни тюрчанок.