История ислама. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов

Внутренние раздоры угрожали, однако, государству Мансура еще более, чем внешние враги. Видам правительства, поставившего своей задачей сближение персов и арабов в качестве равноправных элементов, одинаково противодействовали все более или менее ярко очерченные национальные кружки обеих народностей: и кайситские приверженцы свергнутой династии, и обойденные властью алиды, наконец, хариджиты, отвергавшие всякую чисто политическую форму правления. Представители всех этих различных стремлений, понятно, везде, где только приходилось им случайно сходиться в одном пункте, старались войти во всевозможные взаимные соглашения, между тем как в прежнее время они сами значительно были оттесняемы массой умеренных шиитов Персии, державших неизменно, под давлением могущественных бармекидов, сторону правительства. При этом внутри шиитской оппозиции одерживает ныне верх крайнее направление. Личности алидов отступают на задний план, выдвигаются разнообразные пантеистические и коммунистические толки, имевшие издавна в Персии еще при Сассанидах многочисленных последователей; отныне благодаря непрекращающемуся постоянному национальному отвращению к чуждому исламскому вероучению эти веяния опять входят в моду. Сами же алиды стремятся снова завязать сношения с арабами, и мы встречаем их приверженцев, зейдитов, до 170 (786) почти исключительно внутри Аравии, между тем как в Персии во всех многочисленных восстаниях политико-религиозных сектантов лишь изредка упоминается имя Алия. Теперь на историческую арену выступают главным образом четыре группы движений: сирийско-кайситская, хариджитов, алидов и национальная персидская. Не принимая в счет западной Африки, первая, понятно, господствует в Сирии, вторая — в Месопотамии, третья — в Аравии, а четвертая — в Персии, по преимуществу в Хорасане. Разберем каждое из этих направлений отдельно в общих чертах.

Кайситы так и не смогли окончательно оправиться после перенесенного ими сокрушительного разгрома, под конец владычества Омейядов. В течение первых 40 лет почти ничего не слышно о дальнейшем их существовании в Сирии, а позже они не могли придумать ничего лучшего, как с остервенением по временам схватываться в Дамаске и его окрестностях со своими исконными врагами, южными арабскими племенами. Так, дрались они сперва в 174 (790), затем в 176 (792), 180 (796). Побоище стало настолько кроваво и беспорядки в стране так сильны, что Харун принужден был послать любимца своего, Джа’фара, дабы утишить распрю, потребовалось всеобщее разоружение; спокойствие наступило только на несколько лет, оно было нарушено снова в 187 (803). Остается еще упомянуть о бунте кайситских племен в Египте (178 = 794); их успокоил Харсама, следуя по пути на запад, — вот и все. Упорнее вели войну с домом Аббаса хариджиты. В глазах их эта семья была не менее нечестивым гнездом, чем и сами Омейяды. Аббасидский генерал Хазим Ибн Хузейма должен был усмирять поочередно в 134 (751/2) Басама у Мадайна, а других в Омане, в 138 же (755/6) Мулаббада в Месопотамии. Затем, до кончины Мансура, наступает временное затишье. Но при Махдии сектанты снова зашевелились: в 162 (779) взбунтовался Абд Ас-Селлам в Киннесрине (Сирия), в 171 (787/8) Сахсах в Месопотамии. Это же гнездо тогдашних хариджитов становится снова в 178–179 (794–795) местом далеко не маловажного возмущения Валида, сына Тарифа. Оно кончается смертью зачинщика, падшего от руки Язида Ибн Мазьяда, но снова вспыхивает в 180 (796), руководимое Хуррашей. На этот раз Харун порешил покончить дело одним ударом. Он повелел срыть стены Мосула, особенно отличившегося во всех этих волнениях. С трудом отговорили халифа, намеревавшегося было истребить всех жителей поголовно. Действительно, долгое время после того в городе никто не смел и шевельнуться, но волнения сектантов продолжались прежним порядком в других местностях: возникали возмущения у Хулвана в 185 (801), даже в самом Ираке в 191 (807); в 190 (806) подобные же смуты охватили восточную Аравию, а в 191 (807) и Сирию. Если все эти взрывы не были настолько сильны, чтобы повести к действительному потрясению могущества династии, все же они свидетельствовали о жизненности арабского старинного демократического свободомыслия, вспыхивавшего по временам то там, то здесь. При благоприятных обстоятельствах мятеж легко мог разлиться повсюду, особенно там, где горделивое старинное арабское самосознание еще не погасло, убаюканное совместным сожительством, примесью персидской крови и роскошью, царившей в больших городах.